9. Тогда верующие бросились в другую крайность. Средневековое мышление никогда не идет прямой дорогой, для него свойственно плутать зигзагами, а если не можешь взять крепость, идешь себе дальше, утешая себя: не больно-то нужно… В противоположность концепции науки, как служанки богословия, которая обязана подтверждать истинность каждой из противоречивых религий, и которая уже с ног сбилась, хуже чем Золотая Рыбка из пушкинской сказки, явилась концепция несмежности религиозной и научной тематики. Дескать, наука занимается своей сферой – материальным миром, а религия – своей, духовным миром. Следовательно, наука не может вторгаться на каноническую территорию религии (и что-то решать в ее пределах), а религии негоже заниматься богословским обоснованием астрономии, сексологии или этнографии. Религии пришлось при этом принести неприятную (как разоблачение в рукоблудии) жертву – признать, что есть сферы жизни, в которых она некомпетентна. Например, отвечая на обвинения авторов священных текстов в невежестве даже на уровне науки первых веков н.э., апологеты уверяют, что все авторы были, в сущности, глупыми и наивными и вовсе не обязаны разбираться в истории, политике, экономике, медицине, философии и т.д. – т.е. боженька работал исключительно с идиотами, что впоследствии дает шанс любому идиоту почувствовать себя избранным. Концепция «несмежности» нанесла религиям еще более жестокий урон. Дело в том, что в отличие от гностических и как правило, очень абстрактных вероучений, создатели христианства в первые века его существования, не предполагая в будущем коллизии с наукой и ее развитием, наоборот, постарались насытить религиозную картину мира именно той информацией, которая впоследствии стала объектом научной критики (ислам здесь, вроде, хотел оказаться хитрее, но и он не избежал такой участи, потащив в будущее освященные Кораном и хадисами обычаи и условности примитивной жизни арабских бедуинов середины I тысячелетия н.э.; это значит, что за 1000 или за 2000 лет до того даже эти обычаи были несколько иными, и искать в них «вечную истину» также нелепо). Больше всего не повезло ветхому завету, куда в спешке авторы V века до н.э. во главе с Эзрой втолкнули самые наивные представления своих современников, в т.ч. неевреев (вавилонские мифы о сотворении мира, потопе и т.д.) Были разрушены представления о недавнем сотворении мира, о происхождении всех народов от человека, жившего в IV тысячелетии до н.э. в районе горы Арарат, о фантастических подробностях исхода древних евреев из Египта и о самом исходе, который всего лишь нравоучительная басня и т.д. Как иронически заметил однажды Л.Н.Гумилев, из ветхого завета следует, что вся мировая история – это в основном стычки древних евреев с окрестными бедуинами. Разумеется, теологи защищались – в меру образованности, конечно. Чем выше уровень образования у богослова, тем легче ему было пожертвовать какими-либо библейскими «истинными фактами», представить их как аллегорию, поэзию и т.д. Наоборот, малообразованные тугодумы – прежде всего протестантские и православные фундаменталисты – пытались казуистически извернуться и все-таки оправдаться. Например, гибель концепции «младоземельства» пытались предотвратить утверждением, что бог действительно сотворил мир 7500 лет назад (католики и в этом не согласны с восточными христианами; у них выходит, что 6000 лет назад, а у иудаистов 5700 лет назад) со всей информацией о его многомиллиарднолетнем существовании в прошлом. Даже если забыть, что этот же самый апологет в следующем абзаце сам забудется и заявит, что Большой Взрыв описан в Библии (хотя о каком Большом Взрыве может идти речь, если 7524 года назад сотворен не большой взрыв, а сразу сияющие галактики с лучами, достигающими Земли, журчащие реки, звери, люди, а вовсе не протоны и нейтроны эпохи Большого Взрыва; в этот момент в Палестине существовала неолитическая культура Шуна иерихонского типа, а в Подмосковье кончалась мезолитическая бутовская культура, говорившая на древнейших палеоуральских наречиях, которая через 300 лет эволюционирует в ранненеолитическую верхневолжскую культуру, и на всей Земле проживало не двое, а не менее 15-17 млн. людей), странно, что об этом не знал ни один из христианских богословов I тысячелетия н.э. Вот если бы Августин Блаженный написал, что бог сотворил свет звезды, который достигает Земли за миллионы нет, здесь был бы предмет для дискуссии. Иначе мы видим лишь неуклюжие попытки приладить современные (!) религиозные верования к современным же научным данным, откровенное паразитирование религий на науке. Эдак можно богословски запросто обосновать бытие Карлсона и обсуждать обмен веществ у Буратино, пользуясь новейшими данными генетики и аэродинамики. Верующие любят порассуждать о том, что «наука» (это понятие они употребляют собирательно, поскольку слабо представляют себе, о чем говорят: для них наука – это авторитет бородатого ученого; ведь у человека, не разбирающегося ни в одной научной дисциплине, нет критерия оценки истинности тех или иных гипотез, и он вынужден верить на слово авторитету) многого не знает, а поэтому не имеет права давать советы людям и т.д. Да, в развитии различных конкретных наук происходит постепенное накопление ПРОВЕРЯЕМЫХ (в отличие от непроверяемых верований) знаний, уровень развития физики, а тем более биологии или этнографии XVIII века кажется наивным, и, скорее всего, генетик XXIII века будет смотреть на современные эпохальные открытия в этой сфере, как на архаический период данной науки, но в любом случае научное знание гораздо адекватнее мифов древних вавилонян, которые верующие пытаются представить то в виде «поэм наивных людей древности», то в виде «последнего слова науки и техники» (судя по настрою аудитории).

10. Бедному богословию оставалось уповать только на невежество людей, ошибки отдельных ученых (иной раз совершаемые сознательно постольку, поскольку эти отдельные ученые руководствуются соображениями своих верований; понятно, что, если, например, Бехтерева пытается доказать из психологии истину православия, то какой-нибудь индуист с дипломом столь же «убедительно» из той же самой науки доказывает реальность культа Вишну или Шивы) и разного рода лженауки, на которые верующие оказались необыкновенно падки. Астрология, телегония, теория плоской Земли, геоцентрическая система, наведение порчи и т.д. принимались за последние века преимущественно именно верующими людьми, и если православные церкви (как минимум одна – Старообрядческая) осудили теорию Фоменко, то только потому, что его «новая хронология» перетащила датировку распятия Христа из I в XI век, а если бы Фоменко ограничился ревизией древнеегипетской или древнекитайской истории, претензий со стороны верующих к нему почти не было бы, тем более, что краеугольный камень фоменковщины – отрицание научных датировок геологических и дендрологических процессов, очень фортит младоземельцам. В постсоветской зоне, чье население избавилось от роскоши научно-популярного просвещения, такие явления стали, скорее, нормой, чем исключением, и в этом отношении постсоветское общество не может считаться эталоном для всего остального человечества. Не смотря на все флуктуации, процесс роста образования во всех странах мира закономерно приводил и приводит сейчас к отходу широких масс населения от религии, и в настоящее время (как и в прошлом) религиозность напрямую (в обратном порядке) зависит от грамотности и уровня образования.

11. Мы видим, следовательно, что наука и религии дружить не могут – не получается, хотя бы потому, что та роль, которую религии могут предложить науке – роль служанки у дюжины сбрендивших барынек – науке как-то не подходит. Но верующие и тут извернулись и, как им кажется, отбрехались: что такое, в конце концов, наука? нет у нее никаких смыслов, ценностей и т.д., а вот у религии (у всех религий, напомню) только там они (ценности и смыслы) водятся. Поэтому человек пошлет в задницу науку, раз из науки никак не получается доказать, что Иисус Навин останавливал Солнце, вращавшееся еще в XIII веке до н.э. вокруг Земли, и обратится к жизненным ценностям здравого смысла. Уж тут-то религия возьмет реванш! Здесь мы вступаем в более близкую к каждому из нас зону, зону моральных и этических ценностей и образа жизни, где, вроде бы, каждый человек считает себя специалистом, в отличие от науки, где критерием истинности выступает компетентность, и верующий может заявить, что если у православного физика 400 научных работ, а у григорианского физика всего 380, то прав первый (другого критерия истинности по причине незнания физики у верующего может и не быть).

12. Все религии претендуют на свою особую роль в вопросах морали и нравственности, как и в общественном устройстве в целом. Каждая религия включает в себя морально-этический кодекс, который она самым наивным образом считает уникальным по своей ценности и присущим только ей. Например, иудаизм постулирует, что некогда «избранному народу» через Моисея самолично Яхве дал заповеди поведения (как-то до гипотетического исхода евреев из Египта все персонажи ветхого завета без этих заповедей вполне обходились), которые составили т.н. «декалог» (греческий термин, который наиболее наивные верующие принимают за «исконно ивритский»), и к которому затем было насочинено еще несколько сот правил (см. следующие за книгой исхода книги пятикнижия). Понятное дело, что если конкретная религия желает доказать свою исключительность, то она должна постулировать исключительность всех своих ценностей (в т.ч. морально-этических) и утверждать, что ни у кого больше нет таких ценностей, и что без нее мир погибнет. Следовательно, каждая религия обязана отрицать какую бы то ни было ценность моральных правил других религий, потому что в противном случае становится не совсем понятно, зачем же появилась она, если все остальные ничуть не хуже. И хотя верующие ухищряются «примирять» религии на том основании, что бог-де будет «судить» людей иных религий по их правилам (в той части, которая не совпадает с правилами «истинной религии»), общая настроенность любого религиозного сообщества делить людей на «правоверных» и «ненаших» бытовала всегда и сохраняется поныне. Я не утверждаю, что все евреи – расисты, считают себя избранным народом и презирают «гоев», но эта точка зрения неизбежно вытекает из иудаизма как такового, и если среднестатистический еврей ведет себя иначе, он рискует заработать в глазах своих верующих соплеменников репутацию безбожника и осквернителя памяти предков. Сама по себе постановка проблемы заповедей избранного народа подводит жирную черту под всеми попытками объявить людей равноправными и равноценными (таким образом, ветхозаветного боженьку – по сюжету – в особой любви к человечеству в целом заподозрить трудно). Древние евреи здесь не оригинальны; точно также мыслили себя зороастрийцы (тем более, что зороастризм древнее иудаизма, а монотеистический иудаизм V века до н.э. был подражанием зороастризму), индуисты, синтоисты и иные представители эндогамных общностей – вплоть до первобытных племен, которые настоящими людьми считали только тех, кто прошел племенную инициацию. Аргумент «сохранения народа» выглядит абсолютно странным, поскольку сами же верующие тут же утверждают, что их боженьки – каждый в отдельности – любят всех людей, и национальная исключительность должна быть богопротивна как после начала нашей эры, так и до. Верующие (христиане, во всяком случае) парируют это доводом, что богу надо было сохранять «избранный народ» до известной поры, а уж как захотел, так и сделал (для иудаистов даже понятие «пора» не существует, контракт с Яхве подписан до конца времен). Ну, что верно то верно, для верующих характерно отношение к ими же придуманным божествам, как безмозглого хозяина к взбесившемуся питбулю: может укусит, а может и нет, но он добрый-добрый, и на прошлой неделе на детской площадке всего двух детей загрыз. Понятно, что поскольку «архетип» божества – суть продукт фантазии конкретных людей, находящий отклик в массах (а предложите любому племени культ бога, который за них любому инородцу горло выдерет), то нетрудно догадаться, что Яхве придумали садисты и изуверы, тем более, что сравнение его с другими богами явно не в его пользу. Мы не знаем из древнегреческих текстов, например, аналогичных ветхозаветным по накалу ненависти и зверского желания уничтожать целые этнические группы и города эмоций Зевса или Посейдона. Олимпийские боги прославились своими семейными сварами и самодурством, но по части мизантропии (греч. человеконенавистничества) Яхве превзошел многих, и складывается закономерное впечатление, разделяемое многими гностиками, что не он творил столь ненавидимых им людей. Эту мировую злобу (нем. Welt Zorn) верующие иудаисты и христиане пытаются неуклюже оправдать тем, что бог-то конечно злой, но это «доброе зло» (ср. антифашистский фашизм или аморальная мораль), и опять же «так бог хочет».

13. На тринадцатом пункте верующим действительно по крупному не повезло, и вот как. Утверждая определенные моральные нормы и подкрепляя их авторитетом абсолютного божества, верующие, кажется, не задаются вопросом: а каков критерий истинности тех или иных моральных ценностей? Точнее, почему зло – это зло, а добро – это добро? У верующих ответ готов: потому что так бог велел. Верно, но с тем же успехом можно сказать, что единственным критерием «добра» и «зла» является мнение бога. А оно может, во-первых, противоречить человеческому пониманию добра и зла, во-вторых, бог может назначить «зло» «добром» и наоборот. В религиозном (почти оруэлловском) мире, где нет ни верха, ни низа, у человека нет никаких самостоятельных критериев определения самоценности добра и зла, и он вполне может считать, что добро есть зло, а зло – добро, если так решил боженька. Нам возразят, что бог – есть любовь, и он любит свое творение. Как он любит свое творение, очень хорошо описано в ветхом завете, да и в новом тоже (настолько красочно, что христианские церкви далеко не сразу приняли Апокалипсис в канон), а с другой стороны: разве садист не любит объект своего садирования, а рыбак, жарящий рыбу, разве не любит ее? По большому счету, у твари, сотворенной богом и им же уничтоженной, не может быть никаких претензий к творцу, особенно если творец скажет, что как творил ее, так и уничтожал «с любовью» (что ему возразить?) Надо заметить, что все авраамические боги непрестанно заняты наказаниями людей – это уже входит у них в привычку, и представить себе в рамках иудаизма, христианства, ислама, а также зороастризма бога прощающего гораздо сложнее, чем бога карающего (первое ему как-то даже не идет). Исторически появление верований в злобных и карающих богов обосновано фактором разного рода природных и социальных катаклизмов, в причинах которых люди не разбирались (откуда знать, что вулкан извергается в результате конвекционных процессов в земной мантии, а эпидемия – результат инфекций?), но пытались объяснить гневом богов в ответ на те или иные (часто мнимые) «грехи». Верующий всегда живет в страхе перед неминуемой карой еще в «этом мире», а уж о загробных наказаниях даже помыслить боится. Однако, жить на вулкане даже верующим людям надоедает, и появляются разные утопии, в которых богов можно чем-нибудь задобрить, и они не будут уничтожать с любовью людей. Интересно, что концепция всеобщей божественной справедливости и милосердия если где и зародилась, то это не ветхозаветные книжки о взбесившемся боге, а римское гражданское право с его универсальностью и независимостью от самодурства отдельных судей (вообще монотеистические религии с претензией на добрых богов – детища мировых империй, их необходимая идейная подкладка, а вовсе не произведения озлобленных поражениями мелких народцев, вроде евреев периода первого храма).

14. Как же вся эта абстракция работает на практике? Действительно ли верующие более нравственны, законопослушны и социально адаптированы, чем неверующие? Апологеты всех религий утверждают, что их верования – это некий чудодейственный талисман, который дарует отдельному человеку здоровье, счастье, доброту, ум и прочие достоинства, а представители других религии и особенно неверующие лишены этих качеств. Если заполучить какого-нибудь неофита, недавно перешедшего из одной религии в другую, можно использовать его рассказы о том, как он страдал в тенетах лжерелигии, и как он счастлив сейчас – прям Ник Вуйчич, который с самого дня рождения должен был только улыбаться. Однако, никакой прямой зависимости уровня преступности от уровня религиозности не наблюдается. Преступная среда, в которой, кстати, религиозность заметно выше, чем в среднем в современном обществе, отнюдь не смущается по поводу религиозных заповедей, которые им приходится нарушать, более того, надеясь на покровительство сверхъестественных сил. Вообще, степень религиозности того или иного общества не влияет ни на уровень преступности, ни на общую законопослушность, и даже революции вовсе не обязательно делаются атеистами: в России исторически сложилось – особенно в начале ХХ века – так, что официальная религия РПЦ оказалась в одной обойме с наиболее реакционными политическими силами, но, к примеру, русские старообрядцы были в целом настроены гораздо оппозиционнее, а английские республиканцы-пуритане XVII века были бы удивлены, если бы их обвинили в безбожии по причине свержения ими «помазанника божьего». Хотя, конечно, и Французская революция, и другие революции XIX-XX вв., как будто способствовали поляризации верующих и атеистов между консервативными и революционными сторонами, но даже в ХХ веке в Латинской Америке (революционное богословие) и в исламском мире наблюдаем революционное движения именно под религиозными лозунгами.

15. Христианскую мораль критиковали много и часто на протяжении всей 2000-летней истории христианства. Два основных направления критики: 1) христианская мораль мало соответствует поведению самих же христиан, 2) христианская мораль слишком уж противоестественна. Первое – достаточно банальный прием любого моралиста, который обязан сгущать краски и рисовать современников в качестве наипорочнейших людей на свете, и в итоге любая эпоха, если верить моралистам-современникам, была самой худшей в истории, но второе – гораздо примечательнее. Как было подчеркнуто выше, авраамические и зороастрийская религии создали концепцию наказующего божества (надо заметить, что в т.н. «языческих» культах индоевропейских народов наказательная функция богов присутствует в гораздо меньшей степени, и основная функция индоевропейских богов – податели благ; в этом индоевропейское язычество гораздо привлекательнее и «гуманистичнее» изуверских религий Ближнего и Среднего Востока), и с целью задобрить таких грозных богов, верующие вырабатывают особую этику самоунижения. В иудаизме она лишь намечена (то, что намечено, с охотой использовано в христианстве), а в этом последнем этика самоуничижения доведена до абсурда – и в этом абсурде даже перекликается с буддийской этикой. Глупость – это ум, слабость – это сила, ничтожество – это величие, целомудрие – это плодовитость и т.д. Подобные моральные перевертыши можно продолжать до бесконечности. Христианство ставит под сомнение любую ценность, если обладание ею может «прогневить бога». Разумеется, никто из нормальных людей не воспринимает эти этические и моральные тонкости всерьез, но зато создается странная атмосфера оправдания любого извращения (в т.ч. умственного, поскольку глупости среди христианских смертных грехов нет), если оно позволяет еще тоньше «задобрить бога».

16. Ислам появился гораздо позже иудаизма и христианства, на периферии этих религий, и вобрал в себя их гностические и еретические формы постольку, поскольку они соответствовали образу жизни и сознания арабов середины I тысячелетия н.э. Быть бы исламу локальной религией бедуинов и мекканских торговцев, но им неожиданно повезло – арабские завоевания охватили половину тогдашнего «цивилизационного пояса» Старого Света. Когда некая социальная структура идет от победы к победе, архаические формы ее устройства не претерпевают существенных кризисов и как бы консервируются в самом примитивном виде. Это случилось с исламской этикой, базирующейся на обычаях, принятых в среде, отнюдь не похожей на среду крупных цивилизационных центров остального Ближнего Востока. Эта этика была к тому же освящена Кораном (в Коране мало, в отличие от ветхого завета, космогонии и историографии, но зато много этических и моральных тем). В христианской среде распространено достаточно снобистское отношение к исламу и мусульманам вообще, как к почти диким людям, которым можно простить даже их «ересь», ведь ислам – единственная возможная для них форма монотеизма (этот снобизм, например, сквозит в брошюре В.С.Соловьева «Магомет»). И надо признать, что христианский снобизм имеет основания. Если мусульманскому обществу требуется заматывать женщин в паранджи во избежание оскорблений и насилия со стороны первого встречного, то это огромный минус всей цивилизации в целом, которая не смогла выработать общепризнанные нормы поведения в обществе, и Аллах оказался далеко не всемогущим сравнительно с хамами и насильниками.

17. Моральные советы религий мало что могут прибавить к реальной этике в том или ином обществе. Либо моральные нормы конкретной религии уже давным-давно (задолго до моисеевских восхождений на Синай) всем нормальным людям известны, либо они бессмысленны, как запрет смешивания мясной и молочной пищи (наиболее придурковатые русские православные попы иногда всерьез советуют следовать библейским пищевым запретам и даже отказаться от свинины), либо совсем неприменимы в современном обществе, где совет по доброму обходиться с рабами малоприменим за неимением рабов.

18. Таким образом, апелляция религии к житейскому здравому смыслу и простым людям столь же безуспешна, как и ее бродяжничество среди высоких материй абстрактной философии. В религиозных сообществах распространено мнение, что простой незамысловатый человек более склонен к религии, что с ним легче договориться, чем с «вумным прохвессором», что народ (магическое слово, которое, однако, до начала XIX века в русском языке было синонимом вульгарных слов «приплод», «помет» и т.д.; ср. у Пушкина: «И царицу, и приплод…») за них, потому что он народ, потому что богу гораздо легче руководить невежественным человеком, чем образованным и т.д. Не тут-то было! Пока религия малопопулярна или (того хлеще) гонима, ей не приходится «перебирать харчами», и катакомбному попу ничего не остается, как справлять нужду, так сказать, в общем нужнике. Однако стоит религиозной организации возвыситься, стать официальной, тут попам в голову бьет гордыня, они начинают выстраивать свою иерархию, прикармливаться от столов властьпридержащих и покрикивать на простонародье, эту сиволапую чернь, недостойную бисерной святыни (ср. у Лескова в его «обскурантских новеллах»: «Его слова не стоила баба Бубаста»). Забавно, но авторы средневековых христианских поучений полагали наименее достойными «царства божия» подлых крестьян (разумеется, первые места в раю полагались духовенству, а не этим навозникам). С другой стороны средний, даже верующий человек куда менее озабочен религиозными проблемами, чем образованный кабинетный верующий. В постсоветской России истовая религиозность проснулась не в «народе» прежде всего, а в том слое, который Солженицын ругал «образованщиной», скорее технического, чем гуманитарного направления (оно и понятно, технарь хуже разбирается в гуманитарных науках, и ему легче скормить самые дикие суеверия под маркой «великих тайн»).

31. Вот с таким идейным и вероучительным багажом эти люди, выдающие себя за полномочных представителей абсолютной всемогущей высшей силы, которая всем управляет, но все время остро нуждается в деньгах, решили «возрождать духовность» в России. Византийское православное богословие отцвело еще тогда, когда завершилась эпоха вселенских соборов, и на фоне бьющей ключом мистики и схоластики католического Запада Фотий – всего лишь энциклопедист, вроде Плутарха и Евтропия, а Симеон Новый Богослов просто примитивен по сравнению с «отцами церкви» середины I тысячелетия. В XIV веке, когда в Европе гуманизм и рационализм уже дали прекрасные плоды, в Константинополе – осколке былого имперского величия – велись на полном серьезе споры исихастов о дыхательном методе и сверхъестественных способностях. Если верен тезис о влиянии Византии на начало европейского Возрождения, то это была слишком невосполнимая жертва, потому что после нее у жертвователей не осталось практически ничего. За последнюю 1000 лет православное богословие не родило ничего примечательного, и когда русское православное богословие ругают за его бесцветность и примитивизм, это обвинение верно лишь отчасти, поскольку русское православное богословие со времен «Слова о законе и благодати» митрополита Иллариона (считающегося едва ли не вершиной философии Киевской Руси) не лучше и не хуже современного ему православного богословия в целом. Схоластика, гуманизм и прочие «латинские мерзости» по большей части обходили Русь стороной. Примечательно, что в церковном расколе XVII века главную роль играла не вероучительная или догматическая проблематика, а обрядность, из-за которой люди готовы были убивать себя и других без счета. Других «богословских» поводов не было найдено. На этом фоне столкнувшиеся в Варфоломеевской ночи адмирал Колиньи и герцог де Гиз выглядят Гегелем и Шлегелем. Скудость православного богословия побуждала некоторых деятелей (преимущественно украинских и белорусских) обращать все же внимание на Запад. Стефан Яворский обвинялся в католическом «уклоне» (и не только обвинялся, но сам побывал в униатах), а Феофан Прокопович – в протестантском «уклоне». К XVII же столетию относятся успехи кальвинистской пропаганды среди греческого населения Оттоманской Порты, репутацию кальвиниста имел даже константинопольский православный патриарх Кирилл Лукарис (1620-1638).

32. Уничтожение Петром I самостоятельности РПЦ и превращение ее в часть системы управления, казалось, подвели черту под историей православия в России как такового. Если верующие не нашли другого повода для религиозной войны, кроме складывания пальцев при осенении крестным знаменьем, о каком богословии можно вообще говорить (вообразите делегатов от никониан и старообрядцев на Никейском соборе)? Старообрядцы какое-то время подавали признаки жизни, но их постигла судьба всех сектантских движений, приходящих в упадок от узости кругозора своих мыслителей. Российский XVIII век оказался светским и просвещенческим. В XIX – когда правительство и «общество» окончательно разругались (все-таки Лев Толстой не есть Никита Михалков, трудно представить первого в роли славословящего режим ура-патриота, а второго – режиссером масштаба автора «Войны и мира», и дело не только в таланте или отсутствии оного), православная церковь на казенном жаловании была востребована в помощь подмораживанию ситуации – ни на что большее эти «стародумы» не годились. Надо заметить, что огосударствление РПЦ Петром не есть какое-то особое, чуждое России протестантское извращение: еще со времен константиновых даров, ложных и реальных, власть в православном государстве достаточно строго следила за церковью, так что Духовная коллегия 1721 года лишь развивает тенденции прошлых веков (наоборот, Никон с его теократическими мечтами нехарактерен для православия).

33. В русских революциях РПЦ (тогда она именовалась Российской православной церковью, т.е. отождествляла себя не с этнической, а с государственной общностью) закономерно выступала на стороне правящего и свергаемого режима. Оно и понятно – хоть и не безразмерный бюджет у Святейшего Синода (46 млн. рублей в 1913 – в три раза меньше бюджета Министерства народного просвещения), но даже его полагалось отрабатывать. С одной стороны толку от этой помощи было очень мало, а с другой, ни одна попытка реформировать православие – ни в начале ХХ века, ни в современную эпоху – не получилась (в наше время даже речь об этом не заходит). Средний образованный житель Российской империи, который обязан был приписаться к какой-либо конфессии (переход из православия в другие был уголовно наказуем, а вероисповедальные ограничения в XIX веке снова дали о себе знать), был нерелигиозен. Миллионы людей вообще не ходили в церкви, что, безусловно, в православной системе поведения того времени означало безразличие к религии. Отдельные пропагандисты православия и религии вообще: славянофилы, Достоевский, Иоанн Кронштадтский выглядели белыми воронами на фоне быстро теряющего религиозность общества. В настоящее время православные «историки» любят найти «истинные свидетельства» православной веры Павлова, Бехтерева, Циолковского и других деятелей той эпохи (вроде тех масонских лож, которые записывают в свои ряды всех из справочника «Кто есть кто в американской политике»), хотя эти нелепые слухи (по схеме «одна баба сказала со ссылкой на другую бабу») не выдерживают никакой проверки (этого бича веры). Академик Иван Павлов действительно венчался по православному обряду, но попробуйте иначе вступить в брак на территории Российской империи в 1881 году. Его погребли по православному обряду в 1936 году, но есть все основания полагать, что он завещал это в силу своего крайне негативного отношения к советской власти и Сталину (даже в этом он не схож с современными православными, которые, наоборот, верующие и одновременно любят Сталина). Сам же Павлов говорил о своей религиозности следующее: «Я… сам рационалист до мозга костей и с религией покончил… Я ведь сын священника, вырос в религиозной среде, однако, когда я в 15-16 лет стал читать разные книги и встретился с этим вопросом, я переделался и мне это было легко… Человек сам должен выбросить мысль о боге» (Павловские клинические среды: Протоколы и стенограммы физиологических бесед. Том 3, стр. 360). Слухи о религиозности Бехтерева распространяют его дочь и внучка – увы, на детях гениев, природа действительно отдыхает, и если бы у Ленина были потомки, а кто-нибудь из них «пришел к вере», что ему помешает поклясться в том, что Владимир (в миру Ульянов) был патриархом РПЦ? Во всяком случае, ни они, ни Эйнштейн с Дарвиным не прибегали к «богу из машины» для объяснения своих научных открытий, и бог (православный, католический или мусульманский; да, это ведь исламским «историкам» придется доказывать, что Эйнштейн был тайным мусульманином, потому что ислам – истинная вера) никак не присутствует в их работах.

34. Если оставить в стороне политическое, экономическое и организационное положение РПЦ за последние 100 лет и остановиться на богословской теме, опять обнаружим ту же унылую беспросветность. Был ряд православных философов серебряного века (Соловьев, Бердяев, Булгаков), которые попытались сдвинуть камень окостенения православной мысли, но к ним отнеслись либо как к чему-то несерьезному (фи, подумаешь, философия…), либо как к еретикам. Впрочем, они едва ли не сами напрашивались: Соловьев отметился в качестве экумениста и (были основания полагать) тайного католика (вообще, в истории России переход в католицизм всегда являлся каким-то аристократическим тавром, знаком качества для отступника), Бердяева вообще не считают ни философом, ни тем более православным философом, антирационалист С.Н.Булгаков осужден уже в 1935-1937 годах за свою софиологию, Трубецкой был скорее философом, чем богословом, и т.д. Замыкающий эту плеяду Флоренский представляет собой тип обскуранта новейшего времени, способного вести телепередачу «Великие тайны для непосвященных» - он обнаружил у своей собаки бессмертную душу и доказывал обращение Солнца вокруг Земли. Эта замечательная манера а ля Флоренский: Дарвин чего-то там доказал? Земля вращается вокруг Солнца? Вселенная существует миллиарды лето? а вот я не верю! – была с определенным успехом освоена современными нагловатыми православными и другими религиозными медиапропагандистами, апеллирующими к человеческой неинформированности и простому невежеству, вплоть до фоменковского (негласного, конечно) принципа: я этого не понимаю, а стало быть, этого не может быть. Антропоцентризму противопоставлен профаноцентризм. Надо ж было как-то защищаться от враждебного вере мира. Казалось бы, другое течение православной мысли должно поставить в центр своих интересов этику и культуру поведения, но А.Д.Шмемана интересовала литургия, А.Меня – история религий, а попытки В.М.Лурье – современного православного богослова, втянутого, как нередко случается с православной публикой в совр. России, в ряд скандалов – создать первое крупное историко-богословское сочинение, сразу же подвергнутое резкой критике всеми специалистами-небогословами, также не относятся к повседневности современной российской жизни. Создается впечатление, что православная публика уверена: взглянет русский человек на мерседес В.М.Гундяева и его постную, вообще ничего не выражающую физиономию, и тут же мистическим образом проникнется добром и нравственностью. Леность православной мысли, особенно на фоне самых придурковатых попыток современных русских протестантов-фундаменталистов ревизовать астрономию и биологию по советам популярных американских баптистских брошюрок, не предполагала ничего другого, кроме продолжения коллективно-бессознательного «стояния за веру», сохранения образовавшейся пустоты.

35. В январе 1991 года помощник М.С.Горбачева Анатолий Черняев записал в дневнике: «Первое официальное Рождество – по указанию Ельцина и Силаева, на всей территории России. Но в ЦК работали. И М.С. демонстративно приехал на работу». Умирающая идеология встретилась с дохлой религией. Хотя интерес к религии в перестроечном СССР был частью колоссального информационного взрыва, потрясшего советское общество, ее внедрение в массы происходило по классическому принципу «начальство приказало». Если поначалу вылезшие из катакомб верующие и забывшие о своих кэгэбэшных кличках попы ходили в жертвах режима и даже добивались статуса живой связи с «Россией, которую мы потеряли» (имея к ней отношения не больше, чем вандейский партизан, воюющий под белыми знаменами за право продавать контрабандную соль, к парижским салонам энциклопедистов), оплота антикоммунистических идей (соединять православие со Сталиным в 1988 году еще не додумались), то, в целом, православие 90-х годов в России не слишком заметно на фоне других, в т.ч. весьма экзотических религий и религиозных хобби. Само оно также выглядело как отечественная экзотика. На дворе стояла ретролюбивая и антинаучно-популярная эпоха. Просвещенческий советский строй умер, и местное население повело себя как деревенские бабы в рассказе Паустовского, которые считали, что на 20-м году советской власти черти повывелись, но если советская власть пала, значит… да, иррациональное снова пришло. Постсоветский человек живет в неразумном мире, в котором правят бал всемирный заговор, лженауки и самый пошлый постмодернистский медийный контент. Нет нужды доказывать, что для всех религий (не исключая, разумеется, православия) эта ситуация выглядела очень благоприятной, ведь, что бы не говорили о богомольности Эйнштейна и Павлова, но всякий религиозный деятель хорошо понимает, что невежественный человек гораздо более предрасположен к религиозности, чем образованный. А уж когда некоторые академики и доктора наук проявили «уважение к чувствам верующих» - на языке религиозной жизни по понятиям 90-х это означало, что наука обанкротилась, просвещенчество – суть сатанизм, а вера перенесла в неизменной чистоте гонения и готова перестроить под свои взращенные в катакомбах ценности все общество – от олигархов до дегенератов. На протяжении, по меньшей мере, 500 последних лет секрет развития передовых стран мира был понятен: развитие образования и науки приводит к росту экономической и технологической мощи, что дает военное преимущество, дополнительные ресурсы, славу и досуг для создания замечательных культурных артефактов, а неизбежные и подчас болезненные общественные перемены нивелируются общим положительным балансом развития. Поэтому наука и образование были в фаворе, интеллектуалов, специалистов и просто таланты старались привлечь, не взирая на расходы, а судьбы, к примеру, Эль Греко и братьев Лихудов – типичные истории «утечки мозгов» в интересах Испании и России. Френсис Бэкон, а скорее Томас Гоббс сформулировали это в емком афоризме «Знание – сила». Распад СССР и его последствия убеждали, скорее, в обратном. Дело было даже не в издержках периода переходной экономики и социальных переворотах, в результате которых полуграмотный водитель грузовика, развозящий по ларькам продукты, смотрел свысока на свою бывшую учительницу и имел к этому основания – ведь его социальное положение было выше. Образованный человек в России 90-х остро чувствовал свою ненужность. Просто ненужность, подобно тому, как австралийским аборигенам времен Джеймса Кука вряд ли понадобится преподаватель высшей математики. Отсутствие четкой программы научно-технического развития, инвестиций в эту сферу стало общим местом жалоб на жизнь образованного класса страны, не смотря на формальный рост количества вузовских корочек и липовых диссертаций. Не у всех ученых патриотизм перевесил желание заниматься любимой работой, и Россия во второй раз за столетие обогатила своими научными кадрами остальное человечество, разумеется, в ущерб себе. Подобно тому, как наличие ядерного оружия в теории, во всяком случае, должно компенсировать слабость обычных вооружений, оно же самое должно было позволить стране «икс» роскошь бесконечного застоя и отказа от развития, понеже развитие разрушает «традиционные ценности» (разве что боженька сам запретит ядерную физику, ды-к ведь не при Гитлере живем!) Реальность, в своей неумолимости (это вам не добрый боженька с детской картинки «Моя первая Библия») нетерпимая к пессимистам, жестоко отмстила за такую непредусмотрительность и любовь к антисциентизму. Обнаружилось, что единственный оставшийся у России ресурс – это даровые горючие полезные ископаемые, да и то, в зависимости от ненадежной конъюнктуры мировых цен. Протянуть еще несколько десятилетий на этой «картошке», вроде, можно.

36. Не стоит, однако, думать, что деградация научно-технического потенциала страны привела к отливу людей в сферы культуры и искусства. За 25 лет, прошедших после распада СССР в России не появилось ни гениальной литературы, ни всемирно известной кинематографии, ни иных произведений искусства, которые переживут своих авторов. Не помогла ни свобода творчества в 90-е, ни православные ценности в нулевых (кто-нибудь читал современную православную художественную литературу? это убожество, которое, даже переплетенное в золоченую кожу, годится разве что для чтения в интернатах для умственно отсталых?) Значит, для творчества мало «свободы» и «ценностей», нужно еще что-то.

37. Интересно, что на этом фоне оскуднения культурной сферы гораздо более заметной стала роль некоторых гуманитарных наук, прежде всего литературоведения. Современная эпоха – эпоха энциклопедистов, эпоха припоминания интересного прошлого (чем-то отдаленно она смахивает на некоторые аспекты «греческого возрождения» II-III вв.) Показательный пример – известный Дмитрий Быков известен-то больше и преимущественно в качестве литературоведа, а не в качестве писателя, хотя желал бы, конечно, обратного. Тот же Быков, который демонстрирует свою детскую религиозность, совсем забыл, что писатель и даже литературовед имеет дело с такой сферой, где выдумка обязана быть, ибо литература не может являться зеркальным отражением реальности, поэтому, выражаясь с помощью термина блаженного Августина, фантастикумы литературы неизбежно будут настраивать писателя и читателя на магическо-реалистический лад, но не остановятся на этом, а выйдут за ее пределы. Другой современный писатель, пожалуй являющийся примером единственного значимого явления в современной литературе на русском языке – да, вы догадались, также фантасмагорического направления (русский реализм умер вместе с Продовольственной программой 1982 года) – Дмитрий Глуховский, который в своем цикле МЕТРО наиболее правдоподобно описал российское настоящее и будущее, в своем последнем произведении, так и названном - «Будущее», неожиданно описал не что иное, как религиозный рай: пространство, где люди живут вечно и не могут иметь детей. Почему это выглядит, как ужасная антиутопия – вопрос не столько к Глуховскому, сколько к верующим.

38. Историческим наукам современной России тоже не позавидуешь. Эффект от исчезновения идеологического контроля и рассекречивание многих тайных документов очень быстро исчерпал себя (хотя – свято место пусто не бывает, и на роль советского идеологического контроля над наукой ныне претендуют самые жлобские проявления обскурантизма и патриотизма, нередко со стороны людей, затравленных собственной неполноценностью, которые мечтают подержаться за оброненную плетку советской цензуры, не имея при этом и тени советского просвещенчества, ради которого цензура и затевалась). Зато потерю худо бедно функционирующей марксистской картины мира попытались заместить самыми нелепыми суррогатами, в первую очередь теорией заговора (впрочем, что же такое религия, как не теория заговора бога и человека против мира или заговора сатаны – против них всех?) В годы перестройки и постперестройки настала «фельетонная эпоха» (термин Германа Гессе из «Игры в бисер») великих разоблачений. Александр I был разоблачен в качестве похищенного инопланетянами, Сталин – в качестве еврея, Иисус Христос – в качестве нееврея, Шолохов – в качестве неграмотного сельского парня, Батый никогда не завоевывал Русь, зато тюрки Мурада Аджи создали католицизм, а СССР напал на Германию (или «почти напал», что для разоблачителя, пишущего для миллионов, несущественное отличие). Фоменко напрасно считают уникумом, он всего лишь плыл по течению в благоприятной среде. Действительно, что мы можем рассказать о современной российской исторической науке? О непрекращающемся «сраче» резунистов и антирезунистов или о той же фоменковщине? На Западе, на который кивают все, начиная от православных проповедников: вот ведь на Западе богословие в вузах изучают! – действительно есть свои фоменки и морозовы, есть Иммануил Великовский, Захария Ситчин, Грем Хэнкок, Генри Линкольн (последнему Дэн Браун обязан фабулой «Кода да Винчи»), но эти авторы находятся на дальней периферии исторических исследований, и нигде, кроме России, историками не считаются. Нашествие разоблачителей-фолькисториков сыграло с российской академической наукой злую шутку: она как бы замкнулась в себе и с подозрением относится к любым новым работам, в которых может зреть метастаза лженауки, и это также не есть хорошо для нее. Но не будем забывать, что реальная история науки не была столбовым академическим трактом: с одной стороны, среди ученых всегда встречались чудаки и оригиналы, которые вносили в научные исследования свои вкусы и предпочтения (Л.Н.Гумилев – это, конечно, не Мурад Аджи или Валянский с Калюжным, которым впору давать мастер-класс по теме «как написать книгу обо всем», но его, несомненно, ценные работы по истории кочевников Центральной Азии нельзя отделять от остального массива этой части исторической науки, нельзя забывать о существовании Кычанова и Кляшторного, а «западнее» - Артамонова и Плетневой, у которых тоже были свои «фантастические гипотезы»), с другой – даже рядом с трудами С.М.Соловьева и Теодора Моммзена всегда и везде существовала низкопробная лубочно-популярная история на потребу, что, однако, ничуть не мешало Соловьеву и Моммзену быть первоклассными историками. Советский просветительский стандарт, обязательный для целой страны, просто избаловал советских ученых, и они забыли, что в эпоху Карамзина его «Историю Государства Российского» прочел едва ли 1% населения. Необходимо научиться работать в новых условиях.

39. Современная российская правящая элита сформировалась в условиях постсоветских реалий 90-х, и тут уж было не до сантиментов. Отношение к религии в этой среде неоднородно – от наивно-экзистенциального «а вдруг шото есть?» до цинично-социологического (вольтеровского): религия держит человека в повиновении властям (действительно, опасения, что религиозные движения России встанут в оппозицию или сыграют какую-то социальную роль, оказались совершенно безосновательными), в конце концов, просто: можно же уважать «чувства верующих» («чувства верующих» - странная категория, совершенно незнакомая богословам прошлых веков). Если подробно рассматривать взаимоотношения религиозных организаций и РПЦ в целом с современной путинской вертикалью власти, то можно, с известными оговорками, считать РПЦ чем-то вроде заменителя идеологического отдела ЦК КПСС, но, скорее, КПСС брежневских времен, в качестве прилагательного к хозяйственным отделам (известный анекдот про Брежнева, который пожимает плечами, просматривая текст подготовленного ему доклада: «Кто ж поверит, что я Энгельса читал?») В 90-е годы православный поп появлялся на публике в основном в каких-либо ток-шоу и телевизионных обсуждениях на темы подростковой беременности или экологических проблем, нес там, как обычно, полную дичь, а собеседники слушали с умным выражением лица, поскольку «уважали чувства верующих», и вообще верующих же преследовали при большевиках. Но гораздо заметнее в 90-е годы выглядели представители разных протестантских, оккультных, псевдобуддийских и т.д. сект, не смотря на свою ничтожную численность и аналогичную нулевую социальную значимость. Они и их откровенный религиозный импорт, естественным образом, страшно раздражали оскорбленные национальные чувства и это способствовало т.з. на православие как на борца с чуждыми косо сложившемуся, постсоветскому, но привычному обществу сектами, которые грозят окончательно превратить Россию в Шамбалу. Но, как известно, единственный способ «борьбы с сектами» - это создать еще одну секту и заманить туда всех сектантов, а заодно и всех несектантов. После 2000 года русское православие начало осуществлять это на практике.

40. В целом «хозяйственные отделы» современной российской элиты, занятые серьезными делами вроде распределения собственности, отмывания ее за рубежом, наслаждения полученным добром и т.д., ожидали от своего «идеологического отдела» - РПЦ не так уж много. Необходимо было следить за нравственностью населения (той части, которой не досталось в результате приватизации ничего, кроме квартирки и дачки), чтобы она не так стремительно вымирала (с 1989 по 2010 количество русских на территории бывшего СССР сократилось со 145 млн. до 126 млн., причем приход к власти патриота Путина ничего в наметившемся еще в начале 90-х процессе не изменил: сокращение происходит не только за счет естественной депопуляции, но и за счет отказа от русской национальности), возбуждать, когда нужно, патриотизм и любовь к начальству, а также хранить наворованное элитой в процессе приватизации добро от случайных или подстроенных проклятым Западом революций и прочих форм борьбы с коррупцией. Не такие уж непосильные задачи, при том, что современный российский «авторитаризм» – не чета советскому «тоталитаризму» и все таки вмешивается в личную жизнь отдельного человека в самой малой степени. Но очень скоро выяснилось, что делать то, что религиозные организации считают своей главной целью (верующие любят хвастаться своей монополией на нравственность, ссылаясь на литературные фантастикумы Достоевского), им совершенно не по силам. Люди, которые не имеют ни талантов, ни желания возиться с многообразным обществом, стали по хотению именоваться «общественными авторитетами», хотя они не в состоянии даже проводить дискуссии по волнующим большинство общества вопросам: в 90-е годы людей мучили невыплаты зарплат, и РПЦ молчала, в наше время волнует коррупция, но разве посмеет попик разинуть рот против начальства, а уж ожидать от иерархов какой-либо негативной реакции на преступность – это ненаучная фантастика, скорее уж они предадут анафеме миниюбки. Легко вообразить «диалог церкви и общества» на тему преступности (сам я неоднократно принимал в нем участие).
Церковь: Только верующие творят добро, а атеисты – все сплошь преступники и злодеи!
Общество: Но ведь среди криминальной среды уровень религиозности выше в среднем, чем в остальном обществе…
Церковь: И хорошо, что выше! Значит, они покаются.
Общество: Но ведь преступник совершает преступления, в том числе тяжкие. Неужели, вы промолчите?
Церковь: А что поделаешь? Мир лежит во зле (1-е Иоанна 5:19), поэтому человек греховен, и преступность неизбежна,.. зато вон там во Франции столько гомосеков! вот что нас должно волновать!
Религиозные деятели неоднократно претендовали на родство религиозных моральных ценностей с т.н. моральным кодексом строителя коммунизма (свод принципов коммунистической морали, вошедший в тексты Третьей Программы КПСС и Устава КПСС, принятые XXII съездом КПСС в 1961 году, однако в новой редакции Программы КПСС, принятой XXVII съездом (1986), а также в Уставе КПСС, утверждённом на том же съезде, «Моральный кодекс строителя коммунизма» отсутствует), но родство это только кажущееся. Принципы, изложенные в коммунистическом кодексе, ориентированы на реальную жизнь людей, а не на отношения с потусторонним миром, и уж точно ни Ленину, ни Хрущеву в голову не приходило требовать поклонения себе любимым, а для религиозных заповедей именно это главное, поскольку будь ты хоть паханом в банде, судить бог тебя будет прежде всего в зависимости от того, не сотворил ли ты себе кумира и чтишь ли ты еврейского бога в христианской редакции? Первые четыре заповеди, которыми руководствуются христиане, относятся к почитанию божества, и они главнее запрета возжелать «раба ближнего твоего». Любой читатель ветхого завета, да и нового тоже, обнаружит, что боженька не особенно щепетилен, и из добропорядочного «язычника» и правоверного злодея всегда выберет и облагодетельствует второго (известная американская пословица насчет «нашего сукина сына» имеет к его взгляду на сотворенный им же мир самое прямое отношение). Запретить же читать религиозные источники и делать соответствующие выводы религиозным организациям не удается уже много веков. Одним словом, пахан и дальше может быть уверен в том, что боженька поможет ему против ментов, особенно, если они – безбожники и еретики. Памятен примечательный случай из деятельности петербургской протестантской радиостанции «Теос» - две девушки позвонили в эфир с просьбой помолиться за несчастных бандитов, чтобы бог вызволил их из узилища, а пастор, дежуривший у телефона, вдруг ни с того ни с сего выдал порцию безжалостной светской морали: нет, пусть понесут заслуженное наказание; за что был подвергнут порицанию.

51. Девятая глава «Преступление, наказание, исправление» – это уже не Толстой, а Достоевский, и соответственно по-достоевски безвыходно придурковата по содержанию и выводам. Начинаем за упокой: «человеческая греховность порождает преступления — нарушения границ, положенных законом». Т.е. получаем, что если какой-то еврей 7524 года назад (даже если этому всему поверить и допустить, что он – мой прямой предок) не послушался почти очевидного и хорошо слышимого ему всемогущего существа, а подчинился жене, которая беседовала с говорящей змеёй, то я лично греховен и склонен к преступлениям. Замечательно! А как же свобода, личность и прочие ценности (или верующие уже о них забыли?) Концепция греховности – расистская по определению и должна рассматриваться как таковая. А если мы не судим внуков, не говоря уже о более поздних потомках, за преступления дедов, даже разговор на эту тему недопустим, как любые другие клеветнические измышления. Советская идеология на этом фоне – подлинный гуманизм, советские люди исходили из прямо противоположной посылки – о врожденной доброте и благости человека, которого портит эксплуататорский строй. В подтверждение своей правоты авторы Социальной концепции РПЦ приводят «аргумент»: «Главным источником преступления является помраченное состояние человеческой души: «Из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления» (Мф. 15. 19)». Сердце – то, которое кровь гоняет по организму, они считают обиталищем души, которая не имеет правдоподобного определения (видимо, в искусственном сердце сидит искусственная душа), и эта душа меня побуждает (вот подлая тварь!) к преступлениям, особенно к прелюбодеянию, хотя ей-то какое дело до чужой бабы, лесбиянка что ли? Стоп!.. Ха! Действительно, (по христианским представлениям) душа – тварь, т.е. специально каждый раз творится их боженькой для каждого человека и вкладывается (как они утверждают) в момент зачатия. Но какое отношение моя идеальная душа имеет к душе Адама и к его «греховной» плоти? Душа же не порождается другими душами. Тут уж или – или. Или душа творится богом, или она получена по наследству. Во втором случае видим какой-то расистский материализм под религиозным соусом. Как говорится, или крестик снимите, или трусы оденьте. Или мы придерживаемся древнееврейской концепции «душа – кровь» (иеговистской в совр. христианстве), или все-таки христианской концепции индивидуального творения душ. Реальная преступность, которую надо изучать все же по иным, небиблейским источникам, зависит ни от какого-то там непослушного еврея, а от социально-экономических причин, для которых свойственно, как улучшать криминальную ситуацию, так и ухудшать ее (снижение преступности в последние 15 лет четко коррелируется с ростом уровня жизни), а также определяется представлением самого преступника о том, что он поступает правильно: грабь награбленное и т.д. Переубедить человека гораздо сложнее, чем отпустить грехи православному братку, пожертвовавшему на храм десятину слез и горя людей. Глава содержит также «советы батюшкам» обращаться в епархиальные управления, если на исповеди будущий преступник признался им в подготовке массового убийства (я не шучу! именно такой способ борьбы с массовым убийством авторы концепции считают оптимальным), а под конец – слезливые причитания над судьбами бедных зэков в стиле русского шансона и аналогичное русскому шансону невнимание к их жертвам. Насколько неадекватен взгляд религиозного сознания на общество в целом и преступную среду в частности видно из часто цитируемого в РПЦ заявления Достоевского, что «без бога все позволено», и если бы бога не было, люди убивали и грабили напропалую. Это заявление я лично очень часто слышал именно от верующих, но никогда – от атеистов, и могу сделать правдоподобный вывод, что это не «люди», а «верующие» будут убивать и грабить без бога, а если он позволит (с понятиями «добра» и «зла» там сложная ситуация, недоступная человеческому пониманию), то и с ним во главе.

52. Верующие наивно полагают, что прочитав Библию, они становятся специалистами в любой сфере – астрономии, экономике или сексологии. Авторы десятой главы Социальной концепции РПЦ «Вопросы личной, семейной и общественной нравственности» - не исключение. Как князь Мышкин из романа Достоевского, который и хотел, и не мог влезть в постель Рогожина и Настасьи Филипповны, религия откровенно мастурбирует на брак, желая чтобы он был союзом трех существ – мужа, жены (в тексте Социальной концепции она признана – наконец-то! – равноправным образом божиим) и православного попа в качестве полномочного представителя божества. Увлекшись подглядыванием за супругами, авторы сделали фактическую ошибку: «с 893 года, согласно 89-й новелле императора Льва VI, свободным лицам было вменено в обязанность заключать брак по церковному обряду, а в 1095 году император Алексий Комнин распространил это правило и на рабов. Введение обязательного бракосочетания по церковному обряду (IX-XI века) обозначало, что решением государственной власти все правовое регулирование брачных отношений передавалось исключительно в юрисдикцию Церкви. Впрочем, повсеместное введение этой практики не следует воспринимать как установление Таинства Брака, которое искони существовало в Церкви». Нет, никакого таинства брака в первые века христианства не существовало, поскольку простое согласие священника (точнее, даже оглашение брака в христианской общине), не сопровождаемое никакими обрядами, таковым не является, а впервые таинство брака установлено не в Византии, а в Армении – в 444 году (7 канон Шахапиванского Собора). На Руси в XI веке «венчались» только князья и бояре, а у простонародья бытовал брак по соглашению и умыкание невест; подобная практика сохранялась еще в XVII (!) веке. Вообще, простонародная религиозность традиционного общества куда менее скована каноническими условностями, чем кабинетная городская религиозность современности. Социальная концепция РПЦ вводит запрет на браки православных с инаковерующими и неверующими. Интересно также, что категорически возражая против разводов, авторы сообщают, что в православной Византии сохранялось очень либеральное римское законодательство на этот счет: существовало множество правомерных причин для расторжения брака, в т.ч. простая декларация о намерении развестись со стороны обоих или одного из супругов (Дигесты Юстиниана. Книга XXIV. Титул II, 3). Современная РПЦ также расширила количество поводов для законного, с религиозной т.з., развода: СПИД и «совершение женой аборта при несогласии мужа». И вообще не те времена: «Священный Синод Русской Православной Церкви в Определении от 28 декабря 1998 года осудил действия тех духовников, которые «запрещают своим духовным чадам вступление во второй брак на том основании, что второй брак якобы осуждается Церковью; запрещают супружеским парам развод в том случае, когда в силу тех или иных обстоятельств семейная жизнь становится для супругов невозможной». Авторы также уверены, что в прошлые века сирот не было: «вопиющей бедой современного общества стало сиротство при живых родителях», супруги не ссорились, никто не убивал друг друга по невозможности развестись, и вообще раньше солнце было ярче, небо – синее, а дождь мокрее (есть такая шутка у социологов). В реальности многие исследователи дореволюционного периода отмечали, что среди женских убийств большая доля приходилась на мужей. Согласно данным, приводимым Е.Н.Тарновским, из 160 осужденных за мужеубийство крестьянок 22 совершили преступление из-за любви к другому; 15 – из-за пьянства и жестокого обращения; 16 – из-за отвращения к мужу в половом отношении (Давыдов Н. В. Женщина перед уголовным судом. М.,1906. С. 31). Мотивами мужеубийства становились жестокое обращение мужа с женой, желание освободиться от супруга-деспота. Современник по этому поводу сетовал: «Какова должна быть судьба русской женщины, если на 100 женщин, осужденных за умышленное или предумышленное убийство, 45,45 состояли в брачной или внебрачной связи с потерпевшими, и только 17,36… против лиц посторонних. Видно лучше пойти на каторгу, чем переносить ту обстановку, которая нередко создается в нашей семье патриархальными нравами» (Спасович В. Уголовная статистика. // Вестник Европы. 1876. № 5. С. 399). В исследовании В.Б.Безгина Правовые обычаи и правосудие русских крестьян второй половины XIX – начала XX века. Тамбов, 2012 встречаем информацию: «В селах данный вид преступления [детоубийство матерей] был распространен более широко, чем в городах. Из 7445 детоубийств, зарегистрированных в 1888–1893 гг., на города пришлось 1176, а на селения – 6269 преступлений. В уездах проживало 88,5% осужденных за детоубийство в период 1897–1906 гг. На долю крестьянок, по данным доктора медицины В.Линдерберга, из числа женщин, обвиненных в детоубийстве, приходилось 96% » (с 67). Подсчитайте. В эпоху благословенного Александра Миротворца ежегодно русские православные матери, которых ставят в пример нашим современникам, убивали свыше тысячи своих родных детей. В Российской Федерации, которая дальше от православного боженьки, и даже в Конституции о нем не упоминает, в 2010 году совершено 251 подобное преступление – в 5 раз меньше. На это авторы концепции могут лишь возразить, что «в дохристианском мире бытовало представление о женщине как о существе низшего порядка в сравнении с мужчиной» (старая христианская манера обвинять нехристиан и дохристиан во всем, включая инквизицию и крестовые походы). Но вернемся к разводам. Требуя пожизненной брачной верности, РПЦ аргументирует это тем, что «святой Димитрий Ростовский писал: «Тело каждого христианина — не его, а Христово, согласно словам Писания: “Вы - тело Христово, а порознь – члены” (1 Кор. 12. 27)». Опять констатируем, что человек с т.з. религии себе не принадлежит, как пьяная девушка из пошлого анекдота.

53. Одиннадцатая глава Социальной концепции РПЦ «Здоровье личности и народа» неоригинальна. В ней также содержится «диалектическое противоречие» между садо-мазохистской пропагандой желательности мучений, проистекающих из болезней и смерти отдельных людей, и все-таки дозволением медицины, хотя не совсем понятно, зачем врач должен лечить больного от насланной на него боженькой болезни (какое-то богоборчество получается)? Ну и, конечно, церковь не была бы самой собой, если бы упустила хоть малейшую возможность насильно подчинить человека любому произволу: «Вместе с тем следует признать, что более традиционная «патерналистская» модель отношений медика и пациента, справедливо критикуемая за многочисленные попытки оправдания врачебного произвола, может являть и подлинно отеческий подход к больному, что определяется нравственным обликом врача». В перекликающейся с одиннадцатой главе двенадцатой Концепции в ходе осуждения абортов содержится странное положение: «Церковь призывает государство признать право медицинских работников на отказ от совершения аборта по соображениям совести». Вы попробовали себе представить эту коллизию: врач-гинеколог всю жизнь делал аборты, и вдруг совесть ему это запретила. Неужели государство сразу же начнет его заставлять? В целом можно констатировать, что в современной России количество абортов снизилось по сравнению с советскими временами в 4 раза и продолжает сокращаться, но вызвано это не «особой ролью РПЦ», а использованием противозачаточных средств, что также не одобряется РПЦ. На рост рождаемости это снижение не оказало никакого влияния. РПЦ осуждает суроггатное материнство, а вот русские люди в былые века охотно усыновляли брошенных детей, и никто не думал о «кризисе самосознания» таких детей. За генетику религия схватилась как за доказательство всеобщей «греховности» рода человеческого, передаваемой через гены (вот ведь материалисты какие!), хотя попы так и не нашли «ген греховности», зато категорически отрицают родство человека и шимпанзе, у которых ДНК идентична на 98,7%. Это, видите ли, «случайное сходство» (так бог захотел и сотворил). А генетическая греховность людей – это не «случайное сходство»? Тут верю, тут – не верю. Что-то боженька слишком часто «творит» в соответствии с передовой наукой, а не с библейскими текстами, где о «случайном генетическом сходстве» обезьян и человека почему-то нет ни слова. Зато РПЦ предлагает действенное лекарство от гомосексуализма: «Гомосексуальные устремления, как и другие страсти, терзающие падшего человека, врачуются Таинствами, молитвой, постом, покаянием, чтением Священного Писания и святоотеческих творений». Интересно, сколько попов, монахов и иерархов РПЦ, уличенных в гомосексуализме, который просто неизбежен в замкнутых мужских сообществах, «излечились» благодаря чтению святоотеческих творений?

54. По проблеме экологии (в лучших традициях паниудаизма) авторы (в тринадцатой главе Социальной концепции РПЦ) могут лишь вновь процитировать Ветхий завет и напомнить, что звери стали плотоядными… опять по вине Адама. Вот, кто во всем виноват! Угу, а с какой стати боженька изначально создавал их с клыками и желудком, рассчитанным на мясную пищу (или до грехопадения у льва был коровий желудок?) Предвидел грехопадение? А как же свободная воля? «Бабушка, а почему у тебя такие больше зубы? Хочешь стать волком? Ну, мы сейчас это организуем!» Полное невежество в биологии и экологии, попытки заменить науку плоским морализированием – вот что предлагают они нам. Можно было бы и сейчас видеть в природе лишь «неразгаданные тайны», но тогда мы и сейчас бы умирали от «лихорадки», а В.М.Гундяев вряд ли дотянул бы до 35 лет и умер бы задолго до возведения в сан митрополита. Но он воспользовался наукой, безбожной в своей гордыне желания постичь все тайны природы, и жив до сих пор. Первобытный человек не хотел ждать милости от боженьки, предпочитая получать ее от природы: он лечил раны подорожником, снижал высокое давление черноплодной рябиной, врачевал простуду малиной. Наука приняла от него факел знания, продолжив работу по улучшению качества жизни человека.

55. Четырнадцатая глава Социальной концепции РПЦ именуется с явным презрением «Светские наука, культура, образование» («светский» на православном новоязе почти ругательство, и, кстати, о «духовных» науке, культуре и образовании – в Концепции ни слова). Из нее мы узнаем, например, что: «Христианство, преодолев языческие предрассудки, демифологизировало природу, тем самым способствовав возникновению научного естествознания». Интересно, получается Аристотель, Геродот, Теофраст, Аристарх – все они жили уже в демифологизированном христианством мире. Кажется, безбожные ученые нам врут, а прав все-таки Фоменко. Эти проклятые конкуренты религиозной картины мира добились того, что «значительное число людей не перестают верить во всемогущество научного знания. Отчасти именно вследствие подобного взгляда в XVIII веке часть атеистически настроенных мыслителей решительно противопоставила науку религии». Но ведь «является общеизвестным фактом, что во все времена, включая и настоящее, многие самые выдающиеся ученые были и остаются людьми религиозными. Это было бы невозможно при наличии принципиальных противоречий между религией и наукой». Почему? Очень даже возможно. Как писал Андрей Вознесенский:

Ученый, сверстник Галилея,
был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится земля,
но у него была семья.

Любопытно, что распространение монотеистических религий «чудесным образом» совпало с началом государственной политики по принуждению к их исповеданию (еще в 300 году христиане составляли менее одной трети населения Римской империи), а закат религий в ХХ веке совпадает с прекращением подобной политики. Может быть, в этом причина религиозности Джордано Бруно или Ломоносова? Вы хотите преподавать в школе. Вы – атеист. В школу на работу берут только верующих. Ваши действия? – именно так объяснял свою «религиозность» Гэлберт Уэллс. Государство, гонявшее безбожников с полного одобрения верующих, в ХХ веке стало гонять верующих (СССР, Мексика и др.), но эта перемена почему-то верующим уже не понравилась. Желание и на елку залезть, и не поколоться. Оно содержится также в следующей главе – пятнадцатой, где авторы разбираются со средствами массовой информации: «Недопустимыми являются пропаганда насилия, вражды и ненависти, национальной, социальной и религиозной розни». Что такое есть «религиозная рознь»? Чуть выше авторы Концепции запрещают православным создавать семьи с неправославными, но это не «рознь», это «объединение». Реальное общество с его реальными, а не «духовными» проблемами, радостями и задачами, бесконечно далеко от религиозных фантасмагорий. Люди, даже те, кто клянется в своей верности религиям, живут своей, настоящей жизнью, которая пересекается с религией разве что по праздникам. В реальном, ненарисованном мире религия могла бы, пожалуй, претендовать только на одну-единственную роль – вдохновителя искусства. Действительно, религиозные идеи если где реально воплощались, то в произведениях искусства, и можно без всякой задней мысли восхищаться фресками или прекрасной архитектурой храмов, не будучи верующими, как христианин может любоваться древнегреческими вазами с изображениями античных богов, в этих богов не веря. Но здесь у нас с верующими намечается еще одна рознь. Иконы для них – это не искусство, а окно в иную реальность, где реализуется их вера. И они будут требовать от нас и от искусства соответствия этой своей реальности. Православной физике, православной музыке.

56. Во внешней политике авторы Социальной концепции РПЦ опять не могут предложить российским дипломатам ничего, кроме цитат из Библии. Какова роль РПЦ во внешней политике России? Какие страны она сделала друзьями России? Какие войны предотвратила? Чем помогла, например, в грузино-российском и украино-российском конфликтах, где, кстати, православные убивали и убивают православных? Когда верующим начинаешь задавать такие вопросы, они тут же прячутся за циничной в своей искренности фразой: «Царство наше не от мира сего». Трудно требовать величия от убогих. Но они тут же начинают сочинять прожекты будущего России, и все эти прожекты однозначно имеют теократический характер, даже если обернуты в упаковку «православной монархии», все эти прожекты требуют мирового господства для православия даже ценой ядерных мировых войн. Раз схватив власть, эти свифтовские струльдруги выпускать ее не пожелают.

57. Вот эти люди собираются нами руководить. Со всем их невежеством, шизофренией, озлобленностью гонениями, нелепыми претензиями и полной безответственностью. Претендуют на лавры «руководящей и направляющей силы советского общества». Можно возмущаться цинизмом Ленина, ужасаться казням Сталина, смеяться над нелепостью Хрущева и Брежнева, но эти люди были гуманистами, они боролись за человека в центре Вселенной, а не за абстрактное понятие, которое, по удивительному совпадению, озабочено материальным благосостоянием главного попа Руси. С ними у нас больше общего, чем с религиозной «субкультурой», которая тяготеет к Исламскому Государству Ирака и Леванта, кстати, запрещенному в России; там те же темы и проблемы: верность богу по имени Аллах, борьба с безбожием, все знакомые до боли православные заморочки, только с «исламской спецификой». Религиозный терроризм против безбожия как итог развития всей цветистой религиозной цивилизации – это ли нужно нашей стране, тем более сейчас? История России за последние 100 лет – это история оскуднения. Процесс этот не имеет прямого отношения к кризису, как таковому. В равной степени могут быть скудная стабильность и богатый кризис. Неудача социалистического эксперимента (увы, закономерная) привела к наблюдаемому убожеству: «Уважая мировоззренческий выбор нерелигиозных людей и их право влиять на общественные процессы, Церковь в то же время не может положительно воспринимать такое устроение миропорядка, при котором в центр всего ставится помраченная грехом человеческая личность». А что еще они могут нам предложить? Негуманисты они. Люди их не интересуют. Интересуют их бог, власть и деньги. А мы – постольку, поскольку имеем отношение к их богу, подчиняемся властям, которые они используют против нас же, и снабжаем их деньгами. Все. Приехали. Раек…

Благодарю за внимание)))

Я написал это эссе в режиме нон-стоп в мае 2016.  Потом стал дописывать продолжение (еще незаконченное).

ЧТО ЕЩЕ ОНИ НАМ ПРЕДЛАГАЮТ?
(верующие в поисках смыслов)

В предыдущем очерке я подробно остановился на Социальной концепции РПЦ, а также кратко описал, как они «дошли до жизни такой», и упомянул об основных мировоззренческих противоречиях религиозного сознания в целом.  Современная религиозность – глубоко вторичное явление, т.е. попытка людей, достаточно образованных и как минимум грамотных, ограничить свой уровень образования, привести его в соответствие со своими верованиями.  Я уже говорил, что к религиозным философам и «верующим ученым» прошлых веков не должно быть особых претензий: они честно мыслили в рамках максимума доступной в их время информации и делали выводы на основании им известного.  Современные верующие, наоборот, желают многого не знать, чтобы излишнее знание не убило их веру.  Никогда еще «грех многознания» не был столь популярен, как в наше время.  Чтобы избежать сего греха, среднестатистический верующий предпочитает питаться примитивными, скорее желтыми, чем даже научно-популярными, материалами, верить во всякие «сенсации» и «загадочные феномены», свысока глядя на «обанкротившуюся науку», поскольку считает, что любой приходской «батюшка» разбирается в физике лучше, чем Капица.  Получается совершенно анекдотическое сочетание религиозных мифов с самыми абсурдными псевдонаучными слухами и вымыслами, и верующий может себя утешить лишь тем, что все равно мир иррационален, и ничто непознаваемо.  Действительно, научная картина мира очень вредит верующим, не смотря на все их уверения, что все ученые поголовно были верующими, и сам Вольтер (или Дидерот) принял святое крещение в православной церкви (княгиня Дашкова была воспреемницей, а Потемкин – крестным отцом))))))

1. Чтобы лучше проиллюстрировать опасность современной научной картины мира для религиозной (в частности христианской или мусульманской) картины мира, и их полную несовместимость, посмотрим на религиозную картину мира первых веков христианства – как она выглядела.  Мир был сотворен христианским/мусульманским/иудаистским богом несколько тысяч лет назад (в вопросе датировки этого «творения» верующие ни разу не смогли сойтись во мнениях, и разброс датировок колоссален – от 3483 года до н.э. до 6900).  В центре мира – Земля.   Вокруг нее вращаются Солнце, Луна и планеты, а дальше – относительно недалеко – расположено «небо неподвижных звезд» (Павел Флоренский еще в ХХ веке продолжал отстаивать эту космогонию, и за это почитается верующими величайшим физиком ХХ века).  Все языки происходят от единого языка древних евреев.  Само собой, все землетрясения, смерчи, наводнения, пожары и т.д. происходят «по воле божьей», а иной раз и «десницей божьей».  Поскольку все это «божья воля», а бог – личность и, следовательно, действует по своему усмотрению, изучать причины наводнений-землетрясений-эпидемий смысла нет, поскольку все равно «божья воля», а она иррациональна.  Человек творится богом, в него при рождении вкладывается «душа», которая, тем не менее, имеет родство с душой первочеловека Адама и «греховна».  После смерти тело истлевает (хотя верующие очень дорожат «нетленными мощами» и по мере истлевания подновляют их: попробуйте усомниться в подмененных мощах! или сказать, что у святых, разъятых на мощи – если все мощи собрать вместе – окажется в несколько раз больше рук или ног – вам ответят, что это бог сам сделал так, чтобы было непонятно и иррационально, испытывая веру человека), а душа отправляется в какое-то непонятно где существующее пространство, где, тем не менее «пирует» и наслаждается стонами мучающихся в аду.  В аду все напоминает декорации из третьесортного ярмарочного балаганчика: огонь, кипящая смола, черти с вилами и т.д.  Все это мучает «грешника» вечно.  В конце концов (тоже относительно скоро; во всяком случае, речь не идет о миллионах лет) бог уничтожит тварный мир (руководствуясь принципом Тараса Бульбы: я тя породил, я тя и убью), и наступит вечность, в которой, например, все православные тут же поклонятся аллаху, если выяснится, что именно аллах – правильный бог, и наоборот, мусульмане перейдут в православие, если все-таки православный бог правильный.

2. Одним из аргументов верующих является т.н. «аргумент от желания».  Адепт какой-нибудь религии вопрошает собеседника: неужели ты хотел бы жить в мире без бога, без бессмертия, без смысла, без…  и т.д.  Т.е. в религиозном сознании желание отождествляется с реальностью.  Получается, как всегда у верующих, еще хуже и глупее.  Мусульманин может заявить, что если он не желает мира без действующих законов шариата, то не признает он никакого загробного мира «зимми» (немусульман), а русский православный патриот отречется от «божьего мира», если боженька вернет (а черт его знает, от него всего можно ожидать) Крым укрофашистам.  Одним словом, реальный мир верующим очень не нравится, и они предпочитают жить (как Емеля со щукой) в мире собственных хотений.

3. Дмитрий Быков – современный «верующий литературовед» (который обязан – как и всякий верующий – доказывать поголовную религиозность всех писателей, особенно, если они атеисты; если они верующие – тут и любой дурак поймет, а чтоб доказать религиозность неверующего писателя, нужен специалист-литературовед) не устает утверждать, что без чуда, без иррационального божьего присутствия в мире (который, получается, творил какой-то другой боженька, если этот – чудесящий – вынужден продираться к человеку сквозь законы природы) жизнь была бы серой, скучной и бессмысленной.  Хорошо, попробуем поселить Быкова в мире чудес.  Даже если ему не грозит судьба Буратино, у которого обычные мошенники выудили деньги – тоже под залог чудес, если все-таки чудеса реально бывают, а не есть лишь приманка мошенников, от этого ему легче не станет.  Например, Быков в мире «Обыкновенного Чуда»: Евгений Шварц, принцесса, обаятельный король Евгений Леонов («на речке, на речке… на том бережочке… Ку!») – ничего хорошего!  Приударит Быков за чьей-нибудь женой, раз – и его превратили в жабу.  Жаловаться жабе не позволено – она ж сама хотела в мир чудес.  Поэтому, окажись верующие реально в мире чудес, именно они (атеисту свойственно уважение к реальности, а не культ собственного «хочу» при полном игнорировании «хочу» ближнего своего) на следующий день цепными псами взвоют и запросятся обратно – в мир, где 2+2=4, а не столько, сколько чудесник скажет.  А если бы Быков невзначай встретил говорящих кота или лису, он срочно обратился бы к специалисту (только уже не к литературоведу).

4. Каков же тот мир, куда запросятся верующие из мира чудес?  Реальный мир.  Мы действительно живем в бесконечном (как во времени, так и в пространстве) космосе (Большая Надежда верующих на Большой Взрыв – десницу божью, с которого есть пошла Земля и недвижимая собственность РПЦ, не оправдалась; физика развивается дальше, и мы уже можем попытаться заглянуть в эпоху до большого взрыва; к тому же, развитие науки остановить нельзя, сколько бы Галлилеев не отрекалось, а преподавателей-дарвинистов не получало срок в «баптистском поясе»: наоборот, католический епископ Буэнос-Айреса с готовностью идет на операционный стол безбожника доктора Сальватора, ничуть не смущаясь аморальными опытами последнего – с аппендиксом лучше не шутить, тут уж не до молитв, когда аппендицит, а то потом скажут: «бог дал, бог и взял» – слышать это католическому прелату просто невыносимо!)  Космос бесконечен и вечен, просто до Большого Взрыва он существовал в других формах – в каких именно, скоро разберемся, ведь всего 100 лет назад мало кто подозревал, что звезды объединены в галактики – лишь в 1924 году Хаббл окончательно разрешил тянувшийся с 1910 года спор.  Вероятность появления жизни, которую мы наблюдаем на планете Земля, действительно очень мала, но она есть, и не исключено, что мы – единственные разумные существа во вселенной.  Во всяком случае, доказательств обратного (не из желтой прессы) до сих пор не получено, хотя полностью исключать наличия внеземной жизни (особенно, в иных, небелковых формах) нельзя.  Та форма существования наблюдаемой вселенной, которая доступна нашему изучению на текущий момент, возникла приблизительно 13730 млн. лет назад (годом считается отрезок времени, равный современному обороту Земли вокруг Солнца – здесь научная картина мира более однозначна, чем религиозная, в раках которой «богословы-модернисты» пытаются выдать «дни творения» за геологические эпохи или миллиарды лет космоса, хотя наивно думать, что древнееврейскому богу (если верить ему же самому, всемогущему) понадобились миллиарды лет для такой безделицы, как творение мира, и он не мог справиться за мгновение, но почему-то интерпретировать «периоды творения» как мгновения верующие не хотят.  Не хотят и все! – для «доказательства» достаточно (ведь, как вы помните, там главное – «хотение»).  Земля – третья планета Солнечной системы, на которой живем мы, сформировалась 4567-4553 млн. лет назад (с каждым годом точность датировок по различным методам (не только радиоуглеродному, но и уран-свинцовому, калий-аргоновому, стронциевому) возрастает, и в настоящий момент мы может датировать события, например, мезозойской эры с точностью, соответствующей датировке человеческой жизни по месяцам; верующие-младоземельцы и адепты антинаучной теории Фоменко отрицают любые методы датировок, которые противоречат их ошибочным летоисчислениям).  Эти огромные величины – 13730 млн. и 4553 млн. лет, конечно, несоизмеримы с жизнью отдельного человека, и даже с историей человеческой цивилизации (максимум 10000 лет), но и отдельная жизнь человека не так уж мала в наших масштабах: при средней продолжительности жизни в Российской Федерации равной 67 годам, мы проживаем в среднем 24500 дней или 590000 часов, а за этот, достаточно большой, промежуток времени успеть можно очень многое.  Тем не менее, все люди и вообще, все живые существа умирают (для объяснения этого факта верующие придумали теорию «греховности» - иначе было никак с их т.з. не объяснить), что является вполне естественным процессом, подобно поеданию человеком курицы, склевыванию курицей семян подсолнечника, впитыванию подсолнечником минеральных веществ и получению энергии солнца – любой, кто захочет отменить эти «злые несправедливости», должен отменить всю физику и природу вообще (верующие распространяют достаточно придурковатые слухи, что в «божьем мире» львы питаются травой – травы им почему-то не жаль, хотя трепетную лань жалко).  Наличие у человека высокоразвитого мозга, способного на достаточно сложные мыслительные операции (не сравнить с нервной системой дождевых червей), конечно, выделяет нас из животного мира, с которым нас связывает общность эволюционного происхождения, морфология, генетика и т.д.  Но четкой грани между, например, шимпанзе и человеком провести невозможно, а это как раз говорит о нашей эволюционной связи.  Животные и все другие живые существа рождаются и гибнут на протяжении миллиардов лет существования Земли миллиардами миллиардов особей, и верующий, задавшийся вопросом о смысле их существования, рискует с ума сойти, потому что никакого смысла в существовании тираннозавра мезозойской эры нет, даже в видах обеспечения «венца творения» - человека пищей, как полагают верующие-сангвиники, склонные считать, что «доброй свинье все впрок» (чешская пословица), и тираннозавр для чего-то да был нужен.  Этот поиск везде, во всем «смысла» (к тому же, не просто «смысла», а «смысла», согласующегося с догматами соответствующей веры и религиозной картиной мира в рамках конкретной религии, а их минимум дюжина, и они друг с другом не согласуются) постоянно изводит «ищущего истину» верующего, и вполне понятно его инстинктивное желание отрицать реальность, миллиарды лет безмолвного космоса и сотни миллионов лет эволюции, спрятаться от них в маленьком уютном мирке, сотворенном еврейским богом всего несколько тысяч лет назад, потому что ясно, что эта реальность никакого «смысла» в рамках религиозной картины мира не имеет.  В этом отношении верующие фундаменталисты, отрицающие в принципе возможность существования Земли и Вселенной на протяжении миллиардов лет, просто честнее своих «собратьев по разуму», которые в бесплодных попытках примирить непримиримое пускаются в сложные казуистические объяснения (вроде распространенного у протестантов перевода описания творения животных не по «видам», а «по родам их»: ведь биологических видов живых существ более 1,5 млн, а родов – десять раз меньше, и они могли «уместиться на ноевом ковчеге»; ну а рыбам вообще «Всемирный Потоп» был нипочем, и опять мы видим очередную наивную сказку; верующие тоже видят, но «не хотят» видеть) и чуть ли не с мольбой в глазах просят «просто им поверить», что они правы.  В результате эволюционного развития та генетическая линия, к которой принадлежит пишущий эти строки и все верующие (все-все!), читающие их, отделилась от генетической линии шимпанзе 5600000 лет назад (поэтому «превратить» современного шимпанзе в современного человека, как требуют верующие, так же невозможно, как превратить современного кота в современную собаку, но общие предки у них были, и палеонтология накопила достаточно находок, подтверждающих это; верующие заслоняются от реальности тезисом о поголовной подделке всех археологических и палеонтологических находок, хотя сами фабрикуют мощи и «куски ноева ковчега» регулярно и безнаказанно – не припомню ни одного верующего, осужденного за подобный подлог).  К концу среднего палеолита процесс грациализации и сапиентизации – т.е. последовательный отбор эволюционирующих особей (не хотели дамы каменного века знаться с излишне обезьяноподобными мужиками, да и современных бородатых верующих они не очень привечают) превращает несколько близких друг другу видов палеоантропов в современных людей – единый биологический вид (хотя верующие протестанты некоторых течений ни в какую не соглашались признать негров ровней себе, а для русских православных патриотов черный цвет кожи Обамы – лишнее доказательство всемирного антирусского заговора).  Что касается неандертальцев (современные православные креационисты П.В.Волков (был у меня с ним на эту тему «диспут») и протоиерей Стефан Ляшевский считают неандертальцев «потомками Каина», видимо категорически отрицая (или просто игнорируя – не хочу и все!) сделанное в 2010 году открытие о наличии у современных человеческих популяций вне Африки от 1 до 4% неандертальских генов), то они не столько были съедены (ели тогда все и всех, даже «православные кроманьонцы» ели друг друга – по благословению какого-нибудь православного митрополита Кроманьонского и Сунгирьского), сколько ассимилировались, а в популяции новокаледонцев обнаружено 5% генов т.н. «денисовского человека» (вынужден огорчить русских патриотов – хоть человек и «денисовский», по-русски он не говорил, ни бельмеса не понимал и, скорее всего, за путина не голосовал, вследствие недостатков в работе избирательных комиссий среднего палеолита на территории Алтайского края).  Ирония, сквозящая в предыдущих фразах, не случайна.  Обыватель вообще боится того, что несоизмеримо с его мирком.  И мы бы простили ему эту милую ограниченность, если бы он не требовал от нас «хранить» ее и отрицать реальность.  Отсюда множащиеся теории заговора в современных «христианских науках», ведь иначе придется снова оказаться лицом к лицу с миллиардами лет молчания вселенной, а это невыносимо, потому куда правдоподобнее лопотать, например, о заговоре пилотов самолетов, в котором уверены сторонники теории плоской Земли.  Августин Блаженный (сам сторонник теории плоской Земли) был бы поражен тем, в какие дебри завело человечество (точнее, тут часть его, которая продолжает быть верующей) фундаменталистическое желание во что бы то ни стало сохранить религиозную картину мира.  Показательно также, что само понятие «фундаментализм», описывающее взаимоотношение религиозной картины мира и науки, появляется только в последние века.  Его не было во времена образованных и «продвинутых» отцов церкви, потому что они не нуждались в нем, поскольку научная картина мира того времени еще не выходила за пределы неясных толкований библии, а если бы все современные ученые (как нам божатся верующие) были бы верующими, он не понадобился и сейчас.

5. Итак, мир бесконечен, хотя отдельный человек и биологический вид хомо сапиенс конечны, мир существует, хотя никто его не создавал (относительно непрекращающейся шарманки верующих: а вы докажите, что никто не создавал?! достаточно  привести довод «бритвы Оккама», ведь если у верующего угнали машину, вряд ли он скажет в полиции, что ее угнали инопланетяне, а если его покусает собака, только уж совсем параноик будет рассказывать об этом происшествии, как о действии «невидимых сил»; верующим свойственно «вставлять» боженьку везде, где они чего-нибудь не понимают: для неграмотного папуаса из джунглей принцип действия мобильного телефона настолько непонятен, что является прямым действием «высших сил», тем самым «чудом», которое «нарушает законы природы»).  Парадокс жизни человека тем и интересен, что он такой, какой есть.  Верующие избрали способ игнорирования реальности в угоду своим, крайне невежественным верованиям, как правило, не сочетающимся с верованиями другой тусовки.  Научный, просвещенный взгляд на вещи гораздо сложнее.  Он не довольствуется соображением: будем считать так, как нам «хочется».

6. Кроме физики и космологии, есть, конечно, общество.  Вопреки удивлению верующих, которые никак не могут объяснить ни физику, ни общественные отношения, не прибегая к «богу из машины», человечество и отдельные его группы, обладает удивительной, но вполне естественной способностью к самоорганизации (кибернетика, в круг научных интересов которой входят самоорганизующиеся системы, - очень антирелигиозная наука).  Собственно, зачатки общественной организации свойственны любому сообществу высокоразвитых живых организмов, и здесь также – как и во многих других отношениях – невозможно провести четкую грань между людьми и зверями, отсутствие которой так угнетает верующих.  Если рассматривать человеческие сообщества со времен среднего палеолита, то мы наблюдаем – по артефактам и прочим археологическим находкам – наличие устойчивых социальных связей, появление и – главное! – изменение по мере развития общества социальных ценностей, мотивирующих поведение.  Верующие вопрошают: а как же это люди сами додумались до того, что красть – это плохо, или убивать – еще хуже?  Однако, подобные нормы зафиксированы во всех человеческих сообществах, даже тех, которые никогда (как австралоиды вплоть до времен Абеля Тасмана) не контактировали с носителями авраамических религий.  Перед лицом такой несостыковки с главным социальным постулатом религий: «социальные отношения богоустановлены», верующие пускаются в сложные объяснения – дескать, бог управляет каждым человеком (опять забыт постулат свободы воли), и не только древним евреям даны заповеди.  Когда Эзра в V веке до н.э. сочинял (на основе древнееврейских сказок) историю о том, как Моисей получил от Яхве скрижали завета, его задача была проста, как Колумбово яйцо: ему надо было доказать исключительность, избранность евреев, а об остальных он как-то даже не подумал.  Христианам и мусульманам (по идее) дела нет до избранности евреев, но вычеркнуть из ветхого завета такую несуразицу они не могут (а христиане вообще не могут себе позволить отказаться от ветхого завета как источника вдохновения, и вынуждены тащить за собой этот шлейф когнитивного диссонанса, но требовать от религиозной картины мира не то что соответствия реальной картине мира, а хотя бы внутренней непротиворечивости – это очень жестоко по отношению к верующим).  В конце концов, современная религиозность, отчаявшись идти в ногу со временем, перешла к этакому «примитивному баптизму» (в широком смысле этого слова: «примитивные баптисты» - это разновидность американских баптистов, которые отказываются пользоваться теми техническими достижениями, которые не упомянуты в библии; отсюда, правда, проистекает множество попыток «доказать» упоминание в библии электроскопа или телевизора – ведь посмотреть футбол даже примитивному баптисту очень хочется…), т.е. отказывается воспринимать любую информацию, противоречащую ее религиозной картине мира.

7. Однако человечество развивалось, росло, совершенствовало свои общественные отношения (история все-таки не повторяется, иначе мы жили бы, действительно, в фоменковском мире).  Не смотря на кризис и исчезновение отдельных цивилизаций (как правило, под воздействием сугубо материалистических, даже марксистско-хозяйственных факторов), в целом человечество прогрессировало, и даже «диалог глухих» (взаимодействие и взаимовлияние цивилизаций), который не давал покоя Шпенглеру и Тойнби, имел место и даже приносил результаты (даже православные иерархи Византии, например, патриарх Фотий, любовно сохраняли богопротивную античную традицию, не в пример современным талибам, игиловцам и преподавателям основ православной культуры в российских школах).  Исторический опыт прошлых цивилизаций не пропадал бесследно.  В 2016 году нас гораздо больше, чем в 1 году, и живем мы куда лучше во всех отношениях (т.о. все мрачные прогнозы религиозного сознания не сбываются), более того, существенное улучшение условий жизни происходило на протяжении последних 200 лет по мере роста безбожия и отхода значительной части человечества от религий.  Религия, как социальный феномен, лишь тогда достигала успехов на этой дороге прогресса, когда впрягалась в телегу с передней стороны, но зачастую именно религия служила тормозом общественного развития (достаточно вспомнить благословение теологами рабовладельческих или феодальных отношений (что совершенно не удивительно, ведь религиозная «свобода» есть разновидность рабства, почти по Оруэллу) или попытки запретить вилки и пароходы).  Это регулярно приводило ее в стан проигравших, со всеми, характерными для этого стана запахами атмосферы исторического поражения (теории заговора, апокалипсические ожидания и т.д.)  Религиозное сознание, не будучи в силах рационально объяснить общественные отношения (тем более их изменить к лучшему или хотя бы в сторону своих специфических религиозных ценностей), мечется между рассказами об отдельных примерах «святости» («святой», впрочем, зачастую оказывается просто нелепым и совершенно излишним, как князь Мышкин в «Идиоте») и «пучины греховности», но реальное общество состоит из отдельных достаточно посредственных людей, которые далеки от излюбленных для религиозного сознания «псевдоромантических» крайностей, и которым религия ничего конкретного посоветовать не может.  Простой пример: наименьшее количество умышленных убийств характерно для «безбожных» скандинавских стран, где подавляющая часть населения с религией связана лишь налоговыми отчислениями в фонд реставрации памятников старины, а наибольший уровень тяжкой преступности характерен для африканских стран, где религиозность, наоборот, превышает 90%.  То же самое касается уровня и качества жизни, уровня развития производительных сил и науки.  Объяснить, как же это получается, и почему боженька благоволит (если, конечно, высокий уровень качества жизни – божье благоволение?) безбожникам, а не верующим, религиозная картина мира не может.

8. Среднестатистический «естественный человек» (как выразился бы Жан-Жак Руссо) обладает способностью к естественной самоорганизации с участием себе подобных, хорошо понимает, что такое преступление и зло, причиняемое другим людям.  Если оставить за скобками специфически религиозные ценности и заповеди (вроде поклонения «истинному» богу и игнорирования «неистинных» богов; до V века до н.э. древние евреи, правда, запросто сочетали первое и второе, поэтому, говоря о древностях всех народов, никакого «первобытного монотеизма» не обнаруживаем), включая пищевые запреты скотоводов II тысячелетия до н.э. или обычаи арабских бедуинов I тысячелетия н.э., без соблюдения которых человечество ждет неминуемое вымирание, то полдюжины реальных правил человеческого общежития естественны и вытекают не из чего-то «духовного» (спустился, получается, с тучи бородатый мужик и, как Миклухо-Маклай, обучил невежественных туземцев, как жить), а из вполне реального образа жизни реального общества, причем, по мере изменения общественных отношений и образа жизни, «вечные ценности» имеют обыкновение меняться.  Например, высокая детская смертность в аграрных обществах вплоть до ХХ века неизбежно порождала ценность сохранения семьи (любой ценой: с т.з. традиционалиста, угроза мужеубийства не есть аргумент в пользу развода) и многодетности, но по мере успехов медицины и урбанизации все меняется, и теперь в городских условиях вовсе не обязательно заводить дюжину детей: хитрый крестьянин хорошо понимал то, что не доходит до современного кабинетного традиционалиста, – в условиях реальной жизни «на земле» из дюжины детей половина неизбежно умрет, и заботиться придется только об оставшихся в живых; многодетная семья подразумевает невысокую ценность детей, и наоборот.  В обществе, где женщина в 90% случаев не могла реализовать себя вне семьи, разумеется, следовало поскорее (в 12-15 лет – к ужасу современных «борцов с педофилией») повыдавать дочек замуж и переложить заботу о них на чужих мужчин.  Не стоит распространяться подробно на тему, насколько эта сторона общественной жизни «традиционного общества» далека от современных условий.  Традиционалисты ничего не могут поделать с меняющейся реальностью, и пополняют свои ряды лишь за счет неудачников, не выдержавших темпа общественных перемен и «возвратившихся» к «проверенному временем», но малопригодному, как лошадь, бегущая наперегонки с электричкой, что придает традиционалистическому сознанию «скулящий» оттенок периферийности (средний традиционалист, как правило, меланхолик – и в психологическом смысле, и в социальной практике).  Разумеется, любой средний человек хорошо понимает, что убийство на войне, кража лодки с целью спасения утопающего, ложь с целью отвлечения умирающего от мыслей о смерти – все эти «грешки» не являются, в конечном счете, чем-то аморальным, хотя воюем мы все-таки реже, чем во времена расцвета религий, а спасательная служба на водах работает не в пример лучше.  Но ведь и верующие редко демонстрируют такой «моральный фундаментализм», требующий всегда говорить (как мечтал Фихте) только правду.  Люди, слепо исполняющие моральные требования, равно как и люди, нагло их нарушающие, в среднем обществе не уживаются (да, не только в природе, но и в обществе наблюдаем тот самый «дарвиновский» естественный отбор, который так оскорбляет чувства верующих), и оно их отторгает, обрекая на гибель.  То есть наказание имеет место вполне естественным образом, а вовсе не «свыше».  Аналогично любое древнее (или современное) племя которое ставит свои интересы априори выше интересов других племен, которое считает, что «все кругом – фашисты», а «только мы одни – антифашисты», также обречено на исчезновение, самым естественным образом; либо на прозябание на обочине человеческой цивилизации или в каком-нибудь противоестественном виде.  Общественное развитие столь же объективный процесс, как и развитие природы.  Религиозным заклинаниям здесь места нет.

9. Существует вполне научное, рациональное определение личности. Личность – понятие, выработанное для отображения социальной природы человека, рассмотрения его как субъекта социокультурной жизни, определения его как носителя индивидуального начала, самораскрывающегося в контексте социальных отношений, общения и предметной деятельности. Под «личностью» можно понимать или человеческого индивида как субъекта отношений и сознательной деятельности («лицо» – в широком смысле слова), или устойчивую систему социально значимых черт, характеризующих индивида как члена того или иного общества или общности. Хотя эти два понятия – лицо как целостность человека и личность как его социальный и психологический облик – терминологически вполне различимы, они употребляются иногда как синонимы.  Существование собственной личности («мыслю, следовательно, существую»), а равно других личностей вокруг – такой же факт объективной материальной действительности, как и существование природы вокруг каждого из нас.  Любые попытки ввести в естественную схему отношений «наше объективно существующее я – объективно существующая реальность вне нашего я» еще какие-нибудь элементы («хочу верить!») неизбежно оборачивается солипсизмом отрицания объективных основ существования окружающей действительности.  При всем невообразимом многообразии поведенческих моделей отдельных людей (что, правда, не должно вводить в заблуждение, поскольку статистически выходит за пределы нормы), можно назвать три основных поведенческих стереотипа отдельной личности.  Отдельной личности свойственно стремление к самосохранению, стремление к более качественному образу жизни и то, что можно назвать любопытством (конечно, существуют разные примеры и даже типы «отклоняющегося поведения: суицид играет важную, слишком важную, чтобы ее игнорировать, роль в личностном развитии; в противоположность эпикурейству, полагающему наслаждения должной, но не должной быть чрезмерной «приправой» к жизни, существуют разрушительные наслаждения; наконец, концепция «греха многознания», официально принятая во всех религиях, означает, что, если некая информация способна разрушить религиозную картину мира конкретной религии, то эта информация должна быть исключена).  Эти поведенческие стереотипы определяли развития отдельной человеческой личности и всего человечества, как суммы отдельных личностей (общество как явление, разумеется, сложнее суммы отдельных человеческих личностей, поскольку включает те эффекты и явления, которые возникают в результате объединения отдельных людей и возникновения между ними социальных связей), на протяжении всей истории человечества, в т.ч. первобытной.  По большому счету, можно говорить об этих стереотипах, как о свойственных всей живой природе, родство с которой так оскорбляет чувства идеалистов.

10. Основной проблемой соотношения Я и неЯ (вспомним Фихте) является соотношение познавательных способностей Я с окружающей реальностью – проблема адекватности познавательных способностей, поскольку познание является «соединительной тканью», которая связывает каждое Я с окружающим неЯ.  Для материализма большой проблемы здесь не наблюдается: отдельное Я адекватно воспринимает окружающий мир, поскольку может существовать в этом мире, условием чего (существования) является адекватное восприятие окружающего мира.  Конечно, с одной стороны человек, как биологический вид, имеет несколько иную картину окружающей реальности, чем обладающие иными органами чувств другие живые существа, а с другой – палеолитический охотник совсем не разбирался в ядерной физике, но это ничуть не мешало его существованию.  Все это говорит в пользу материи, определяющей сознание, а не наоборот.  Идеалисты же заняты очень важной и трудноразрешимой проблемой – как впихнуть в реальный мир их идею, и как заставить или убедить все остальные Я видеть в окружающем мире именно то, что видит (хочет видеть, во всяком случае) Я конкретного идеалиста?  Материализм груб, идеализм – придурковат.  Любой «средний путь», сочетающий материалистический и идеалистический подходы, к сожалению для его избравших, теряет все достоинства обоих путей, но сохраняет их недостатки.  Какие только доводы не приводили идеалисты в оправдание своего хитрого нежелания признавать реальность (или желания признавать, что реальность – это «еще не все»): от обвинений материалистов в «неприличности» до обвинения их же в «пессимизме».  На последнем обвинении стоит остановиться.  Пессимизмом принято называть взгляд на мир, который исключает развитие событий по желательному для наблюдателя пути.  Что, однако, есть «желательный путь»?  Если я полностью исключаю, что у меня в данный момент в кармане наличествует 1000000 долларов США, то меня вполне можно считать «пессимистом», равно как и в случае, если я исключаю мою личную победу на Олимпиаде в соревнованиях по прыжкам на батуте, то я также являюсь «пессимистом», с т.з. воротящего нос от материализма идеалиста.  Видимо, с т.з. оптимиста-идеалиста, каждый человек должен всерьез (а они хотят, чтобы все их надежды были всерьез, они не принимают варианта «понарошку» - да и кто примет?) думать, будто он – миллионер и будущий призер Олимпиады, а равно информировать об этом окружающих (иначе возникнет «двойная бухгалтерия» - себе говоришь одно, а другим – другое).  Не является ли в этом случае пессимизм – разновидностью реалистического восприятия окружающего мира, а оптимизм – родом самообмана?  Конечно, любое планирование будущего неизбежно несет в себе элемент самообмана (например, все бегуны на старте, в принципе, должны допускать, что каждый из них придет к финишу первым, хотя это даже логически невозможно – в аристотелевском разрешении зеноновской апории с Ахиллесом и черепахой следует учитывать (судьи на соревнованиях так и поступают) время, даже в его мельчайших долях), но самообман этот совсем иного рода, чем самообман идеалиста.  Охотник, идущий на медведя, таксист, пробирающийся через многокилометровые пробки, командир воинской части, отдающий приказ о штурме города – все они имею дело с некоторой реальностью, которая подчиняется определенным закономерностям (а следовательно – смотри выше проблему «чудесного мира»! - если есть закономерности, их можно познать и учесть при планировании достижения поставленной цели, какой фантастической она не казалась бы).  Наоборот, идеалист имеет дело с той самой замечательной метафизикой, о которой Вольтер сказал, что это когда слушающий не понимает говорящего, а говорящий не знает, что он имеет в виду.  И уж, конечно, любая разновидность идеализма обязательно будет тяготеть к агностицизму – хотя бы по одной простой причине: не все разделяют «оптимистическую» уверенность идеалиста в наличии в реальности того, что он утверждает, и он вынужден утешать себя тем, что несогласным просто не дано знать это – не все познаваемо.  Идеализм исправно носит шлейф всех религий, но ярче всего приведенный эффект проявляется в разного рода теософиях и антропософиях, сконцентрированных в предбаннике одного или немногих «духовидцев», которые никак не могут убедить остальные 99,999% в своей правоте.  Материалисту проще – он всегда может перефразировать пассаж Жюля Верна из «20 000 лье под водой»: «Пробоина была настолько основательной, что ее пришлось заделывать».

11. Можно предположить, что у идеалистов просто нет стимула к более честному восприятию реальности, какая она есть.  Средний идеалист – человек, удобно устроившийся – так, чтобы ему не приходилось контактировать с грубой материей и, соответственно, понимать ее объективность и уважать реальность.  Практика как критерий определения истины идеализму недоступна.  Идеалисты лишь успокаивают себя надеждой, что «проверка практикой» произойдет в некоем волшебном будущем.  Не есть ли идеалист просто заигравшийся в чудесное ребенок?

12. Смерть как факт человеческой жизни, ее завершающий, наверное, есть единственное, в оценке чего религиозный и атеистический взгляды на мир сходятся.  Никто не считает, что смерть есть благо.  Но атеистическая картина мира не позволяет заниматься обыкновенным мошенничеством, которое процветает в рамках религиозного сознания.  Само по себе мнение, что конкретный человек может сохранить (возобновить) жизнь лишь за счет признания существования сверхъестественного существа и достоверности прочих мифов, не может не вызвать недоверия.  Даже торговцы шарлатанскими лекарствами предлагают человеку нечто более существенное/вещественное.  Заболевший верующий, пришедший на прием к врачу и услышавший от него, вместо рецептов реальных лекарств и методик лечения, рекомендацию побольше поститься и молиться, может прочувствовать весь спектр чувств, который охватывает атеиста при известных «рекомендациях» верующих по части обретения вечной жизни.  К счастью, врачи оказывались на деле материалистами (даже если на словах – идеалистами), а поэтому среднестатистический верующий ныне живет в два раза дольше, чем в эпоху повышенной духовности, иначе мы бы и сейчас лечили воспаление легких молитвами с 95%-ным смертельным исходом такого лечения.

13. Проблема смерти у верующих совершенно неожиданно превращается в проблему бессмертия.  Дело в том, что человеку, который есть конечные существо, свойственно бояться бесконечностей.  В равной степени пугают бесконечное небытие и бесконечное бытие.  На самом деле отдельный человек желает не жить вечно, а жить дольше – на пять, десять, сто лет.  Это реальное приобретение, а бесконечность бессодержательна, как и любое абстрактное понятие.  Пифагорейцы слишком поддались обаянию абстракции математических чисел, а Платон перенес это абстрагирование на любые общие понятия.  Выражаясь языком средневековой схоластики, идеалисты считают универсалии не только реальными, но и независимыми от обобщаемого, конкретного.  Бесконечность, причем бесконечность неактуальная, стала самой пугающей абстракцией.  Мы живем в мире «конечностей»: например, Вселенная в том виде, который описывают законы классической и эйнштейновской физик, существует 13730000000 лет, но это конкретные годы, и существование Вселенной до Большого Взрыва также можно выразить в реальных величинах.  Такова материалистическая конкретность.  Верующие предлагают нам идеалистическую абстракцию, выраженную горизонтальной восьмеркой, понимают всю глупость сложившегося положения и требуют признать, что «у бога нет времени» (стало быть, никакой конкретики, и он хочет отнять время у нас).  Слишком неравноценная замена реальной жизни.  Материализм пошел другим путем – завоевания реальности, пусть даже «пессимистической».

14. Человеческая личность материальна.  Она не может существовать без своего материального воплощения.  Все религии это признают, модифицируя с учетом этого обстоятельства свои верования от догмата о телесном воскресении (не выдержали эти идеалисты своего идеализма) до теории переселения душ, которая особого смысла все равно не имеет, поскольку никто, кроме самих пропагандистов метемпсихоза, ничего не помнит о предыдущих жизнях.  Аристотель – в интерпретации Фомы Аквинского – ошибался, полагая, что ум не нуждается в материальном носителе, в отличие от чувств.  Человек мыслит мозгом, а т.н. «сердце» - поэтический образ, служащий то моралистам («бессердечный!» - интересно, а кто такой «беспеченочный»?), то проповедникам всех религий, которые уверены, что представители других религий лишь формально являются таковыми, зато «в сердце» - мусульмане (понятно, что так мыслит именно мусульманин, а никак не баптист, но попробуйте его переубедить).

15. Историческая наука развивалась от древних летописей к пониманию сути исторической науки (встречается уже у Геродота, по причине чего он является «отцом истории»).  Религиозный фактор, разумеется, присутствует в категории побудительных мотивов, которыми можно объяснить поступки конкретных людей в конкретных ситуациях, но лучше всего исторический процесс объясним тенденцией к развитию и учетом тех факторов, которые благоприятствуют таковой тенденции.  Уже человек среднего палеолита, создавший более производительное рубило, чем люди из соседнего племени, имел больше шансов победить, выжить, оставить потомство и наследие, стать нашим предком.  Надежда на даровые ресурсы никогда не давала надежной гарантии.  Консерваторы же вечно оставались в стане побежденных (даже если их консерватизм совсем недавно выглядел опасным радикализмом).  Они утешали себя тем, что изменения «расчеловечивают» человека и даже умудрялись создать себе репутацию невинных мучеников – жертв прогресса.  Можно вообразить такую беседу трех консерваторов первобытного племени, чей представитель – чудак и сумасброд – сумел овладеть огнем.  Первый консерватор заявит, что огонь – это опасно для жизни, обжечься можно (помните степной пожар?)  Второй – что пища, обработанная термически, неизбежно теряет часть витаминов, и здоровью человека тем самым наносится ощутимый вред.  Третий, в конце концов, сошлется на предков, которые никогда не пользовались огнем, а разве предки могут быть неправы?  Не смотря на все неизбежные флуктуации в борьбе варварства против цивилизации, историческая победа доставалась не каким-то умелым и хитрым заговорщикам, на которых любят ссылаться бесталанные музыканты, ленивые менеджеры и непривлекательные женихи (ведь как же иначе объяснить, что в результате заботы о безопасности и опоры на наследие предков, все равно ничего результативного у них не получилось?), а трудолюбивым и изобретательным, особенно если было осознание необходимости этих двух начал развития цивилизации.  Перестреляв всю крупную дичь после таянья ледника и столкнувшись с дефицитом ресурсов, разные человеческие коллективы опробовали земледелие и скотоводство; новая экономическая модель требовала централизованной системы управления – появились государства; торговля и путешествия наоборот требовали распределенной системы управления – появились республики; усложняющийся образ жизни стимулировал развитие законодательства; когда рабство стало окончательно экономически нерентабельным, оно отошло на периферию мирового хозяйства; города подчинили деревню; идея равенства людей естественным образом сломала все сословные общественные системы и надстроенные над ними политические режимы, хотя все попытки уничтожить «зло» и пестовать «добро» - будь то спартанская система равных наделов, или создание теократических общин, или свержение власти эксплуататоров – неизменно приводили к еще более худшим результатам, чем сохранение «безбожия» или эксплуатации человека человеком; общая гуманизация общественных отношений порождала (в силу атавистических настроений и свойственной нашему биологическому виду тяги к соперничеству в коллективе: разумные существа, произошедшие от хищников, просто разбежались бы по своим охотничьим территориям) всяческие суррогаты былым войнам и сословному неравенству, но в целом каждый новый век приносил расширение возможностей человечества и отдельного человека и существенное улучшение качества жизни: так земледельческая оседлость снизила детскую и женскую смертность у романтических первобытных охотников сразу в два раза, а «огненный змей», которого проклятые богохульники пустили по железным струнам дьявольской гитары, удешевил товары в месте назначения поезда в разы сравнительно с проверенным дедовским опытом гужевым транспортом; когда-нибудь медицина будет столь же легко воскрешать умерших, как лечит сейчас туберкулез (Чехов, к своему сожалению, не дожил), но верующие создадут Народное движение за право жить без воскрешения, невзирая на то, что руководители этого движения вскоре разменяют третью сотню.  Таково естественное развитие человечества – история, в которой богам также нет места, как и в природе.  Забавно, что, настаивая на «боговдохновенности» всех (или основных) исторических событий, верующие сами расписываются в своей бесперспективности, поскольку (так уж у них всегда получается в силу тяги к традиционности) первыми оказываются в проигравшем лагере реакции, и жизнь проходит мимо них, если уж сами божества действуют на руку разрушителям традиций.

16. Такова в общих чертах научно-атеистическая картина мира, которую верующие разных религий критикуют за то, что она не учитывает религиозных «компонентов», которые всякая религия пытается вставить в научные знания, патетически восклицая, что просто наука неполна без какого-то «эзотерического» знания, которым обладает та или иная религия.  Действительно, можно вообразить себе буддийскую физику, православную биологию, католическое пушкиноведение., которые будут существенно отличаться от православного пушкиноведения, буддийской биологии и католической физики.  Толку от них никакого не будет – примерно столько же, сколько толку от "наук", изучающих духовный мир.  Оппоненты атеистов умышленно забыли, что существует не одна религия, которую они хотят  сопоставлять с одной наукой (естествознанием, допустим, хотя им наука не ограничивается), а дюжина.  Пусть сначала между собой эти разные "смыслы" договорятся, а уж потом предъявляют свой единый религиозный «смысл» «богооставленной науке».  Нет, они категорически не хотят договариваться друг с другом, как если бы сторонники теории флогистона ни в какую не хотели договариваться с Ломоносовым.  Зато к атеистам у верующих всех религий какая-то странная тяга.  Видимо, им все-таки нужна "независимая экспертиза", и они все еще надеются, что мы, как князь Владимир в 988 году, из всех физик выберем православную физику, или мусульманскую, или католическую, а может быть иудаистическую физику.  Никакого практического смысла ни в православной, ни в иудаистической химии, разумеется, нет, но такой низменный вопрос мало интересует верующих: не им проверять научные гипотезы на практике, для них просто важно, чтобы каждая сфера человеческого знания присягнула их конкретной «правильной» религии (даже если их десять человек останется на всей Земле: верующие разных групп часто пугают себя, что их останется всего несколько, но и тут они не изменят своим верованиям), а дальше что делать, например, с «православной географией», они просто не знают.  Она им нужна на всякий случай (как в известном православном анекдоте: зачем в раю половые органы, если никто не размножается? – а вдруг понадобится для чего-нибудь еще!)  Таково вполне закономерное отношение деградирующих и отходящих на периферию общественной жизни религиозных верований к объективной научной картине мира, нравится она или не нравится, «человечна» она или «бесчеловечна» (каждый астероид, с т.з. религиозной картины мира, должен быть «человечным», а иначе это «антигуманно» - религии, глубоко презирая антропоцентризм, неизменно воруют его ценности – тоже на всякий случай), особенно микроскопических религий (вроде иудаизма или бахаизма, или каких-либо разновидностей теософии), которые устали или принципиально не могут апеллировать к широким народным массам, а поэтому хотят внушить своим адептам гордость собой в качестве редких «посвященных», по сравнению с которыми «товарищи ученые» просто глупцы.

17. Но если уж верующим не удается объездить коня физического мира, они берутся приручать лошадь гуманитарных наук, прежде всего истории.  Прочитав полдюжины богословских книг и бегло ознакомившись со своими «священными книгами» (в которых нет и не может быть противоречий, потому что, если в них есть противоречия, значит в них нет противоречий – такова логика любого богословия), каждый верующий мнит себя первым знатоком истории и ее «тайн» (подобное существительное, которое нередко встречается в современной псевдопопулярной и даже научно-популярной литературе – для привлечения покупателей – ничего не поделаешь, в XVII веке с популяризацией научного знания и лженауками было еще хуже – означает, скорее, эмоциональное, чем объективное отношение к окружающей реальности, и вообще: «человека привлекает все таинственное» - религиозные пропагандисты очень любят этот постулат и используют в качестве пристяжного в своей апологетической колеснице, даже если сами только что настаивали на «абсолютной объективности религиозного знания» (иногда верующих охватывает такой «перфекционизм», и им хочется слыть непризнанными академиками «народных академий», и если какой-нибудь шарлатан объявит себя верующим, признание со стороны соответствующей конфессии, к которой он примкнет, ему гарантировано).

18. Претензия всех религий на мировую историю объясняется их «историческим» измерением, которое сочетается с конкретностью религиозных верований: если иудаисты верят в исход древних евреев из Египта, мусульмане – в полет пророка Мухаммеда на коне Бураке в Иерусалим, христиане – в длительное трехчасовое солнечное затмение, совпавшее с распятием Иисуса Христа, то все эти верования обязаны сопрягаться с определенными датами и даже соответствовать некоторым научным данным: археологическим и иным.  Тон здесь задали еще зороастрийцы, которые разграфили время на символические эры, однако даже в греческой мифологии (не смотря на все уверения Шпенглера насчет «внехронологичности» античного сознания) наблюдаются попытки хронологизировать те или иные мифологические события.  Религиозное сознание, выросшее из мифологического, однако не довольствуется простым разделением времени на «сакральное» и «профанное» (в последнем мы имеем несчастье жить, оттого не понимаем наглядности и достоверности мифов), но требует более-менее точных датировок всех сакральных событий, относительно друг друга в т.ч.  Конечно, историческая наука прошлых веков не отличалась надежными методами проверки сообщаемой в исторических источниках информации (физика, собственно, тоже страдала этим же), но с годами методы исторической науки совершенствовались, и хотя методики естественных наук (в чем их представители иногда усматривают свое превосходство над гуманитариями), как правило, малоприменимы в гуманитарных, последние, история в первую голову, накопили достаточно своих методик проверки (да, наука зиждется на проверке знаний, религии же это противопоказано – по этой части религия и наука, действительно, занимаются несопоставимыми темами), и в наше время горизонт исторических знаний достаточно широк, чтобы обеспечить относительно правдоподобную картину «исторического пространства» - т.е. совокупности событий, связанных с деятельностью действующих лиц истории – людей (в этой связи, началом истории совершенно справедливо будет считаться появление современного биологического вида, хотя жизнь неандертальцев или хомо эректусов может также иметь – постольку, поскольку – отношение к человеческой истории, хотя бы в качестве предыстории; аналогично завершение человеческой истории будет связано с вымиранием последнего человека – вот это и будет «конец истории»).  Все попытки религий войти в соприкосновение с исторической наукой неизменно кончались неудачами, взаимными оскорблениями (наука обвиняла религию во вранье – а что поделаешь? религия науку – в «бездуховности» и отрыве от религиозных смыслов) и отчуждением.  Показателен пример научной библеистики.  Появившись в XVIII веке для научного обоснования христианских и большинства иудаистических «истин» (разумеется, мусульманские или зороастрийские «истины» библеистов не интересовали), библеистика очень быстро по естественной необходимости логики развития любой науки стала достаточно критически относиться к предмету своего изучения, а по мере развития научных дисциплин, имеющих отношение к проверке сведений исторических источников, боженька в очередной раз был изгнан из очередной науки (даже если поверить верующим, утверждающим, что большинство ученых – глубоко верующие люди, научная работа и ее выводы этих людей лежат далеко за пределами религиозных верований; Ломоносов, к примеру, совершенно не интересовался ролью сверхъестественного в химическом опыте, а знаменитый индийский физик-ядерщик зороастриец Хоми Джехангир Баба, к большому удивлению христиан, не искал в книге бытия разгадок всех физических «тайн»).  Обнаружилось, что, с т.з. текстологии, отдельные книги как ветхого, так и нового завета имеют разные слои, датированные разными эпохами, а не только принадлежащие перу разных авторов, что библейская археология дала ничтожно мало (хотя каждый год энтузиасты-протестанты находят очередной ноев ковчег – и каждая ежегодная находка абсолютно достоверна), что сообщаемые авторами библии исторические сведения не соответствуют другим источникам (ну не сатана же все противоречащие источники подделал? – к такому аргументу современные верующие прибегают все реже).  Самый невосполнимый урон религиозная апологетика уникальности и абсолютной достоверности библейских источников понесла в результате расшифровки древних ближневосточных письменностей: по мере знакомства с ассирийской, вавилонской, шумерской, хеттской, древнеегипетской и прочими литературами выяснилась не просто вторичность библейских источников, но и их откровенная ложь (что, конечно, не делало их оппонентов абсолютно правдивыми).  Надо заметить, что текстологическая критика в богословии гораздо старше, чем сама по себе библеистика: еще Тертуллиан обнаружил, что Послание к Евреям принадлежит не автору остальных посланий апостола Павла, а совершенно другому лицу, хотя, скорее всего, современнику Павла.  Религиозные апологеты в ответ отреагировали точно также, как реагирует побитый слабак: не получается, ну, не очень то и хотелось…  Был выдвинут «убойный» аргумент «глупости авторов ветхого завета» (иногда он переносится на авторов нового).  Дескать, они все были неграмотными пастухами, которые ничего ни в чем не смыслили, а иногда (источники пестрят такими проявлениями) с головой у них тоже было не в порядке.  Хотя совсем рядом апологеты библии претендуют на ее высокий уровень научных данных, который достигнут лишь современной наукой (правда, во времена Ломоносова апологеты утверждали то же самое насчет другой – предыдущей, ньютоновской картины мира, и стали бы спорить с каким-нибудь предшественником Эйнштейна, что в библии нет и не может быть никакой относительности, а по мере дальнейшего развития физики обнаружат в библии новые, только что открытые физиками данные, отбросив гипотезы ХХ века), выяснилось, что в «священной истории» орудовала компания двоечников, которых Аристотель не пустил бы на порог своего Ликея.  Все эти неуклюжие утверждения преподносятся верующими, как «последнее слово науки и техники», а кто не верит – в рай не попадет.