Кто действительно заботился о ближнем – РПЦ или большевики?
Сейчас немало говорят о том, что большевики после Октябрьской революции не ладили с Русской православной церковью. Причем, российские буржуазные СМИ активно пытаются убедить наше население, что виной всему были именно большевики, которые якобы только и думали о том, чтобы кого-нибудь ограбить, разумеется, исключительно в силу своей «врожденной кровожадности». Но вот о том, что почему-то ни у кого из большевиков никаких счетов в зарубежных банках не обнаружилось, да и оставили большевики после себя нечто принципиально другое — большую, сильную, мощную страну — СССР, с самой современной промышленностью, высокопроизводительным сельским хозяйством и здоровым, образованным населением, об этом они как-то не вспоминают. А ведь это бесспорный факт.
Есть и другие бесспорные факты, о которых не любят сообщать наши буржуйские СМИ, ярко отражающие интересы господствующего ныне в России класса паразитов – олигархов, попов, чиновников. Например, факты о том, какова была на самом деле «любовь РПЦ к ближнему». Как «заботились» попы о сирых и убогих, как до самого последнего своего дня они пользовались рабским трудом людей, ничуть этого не стесняясь, как жрали они в три горла тогда, когда вокруг все голодали, как обманывали и обкрадывали, забирая у нищих последнее. Не говорят они и о том, что церкви после революции массово жгли не большевики, а сами русские люди, обычные российские крестьяне, за многие десятилетия унижения накопившие столько ненависти к этим паразитам на самом святом – на душе человеческой, что не выплеснуться эта ненависть рано или поздно просто не могла.
Современная РПЦ по глупости и жадности своей полностью повторяет путь своих предшественников, и можно будет не удивляться тому, что закончит она точно так же.
Вот один маленький пример «любви к ближнему» святых отцов из РПЦ, датированный январем 1918 года. Молодая Советская республика тогда только еще создавалась, госаппарата толком не было, в стране – голод, повальная нищета и разруха, оставленные в наследство царским самодержавием и буржуйским Временным правительством, развязавшим и поддерживавшим несколько лет империалистическую бойню, которая довела все хозяйство страны до полного упадка. Рассказывает очевидец событий:
«По «божеским» делам у монахов
Все требуют
В залах, на лестнице гудит народ. Те, кого безжалостно топтала жизнь при царизме и, конечно, не смогло оградить Временное правительство: матери с младенцами, сироты с улицы, старушки убогие, слепые, прокаженные, вдовы — солдатки, а впереди всех — озлобленные голодовкой, неустройством при керенщине, увечные воины — без ноги, без руки, без глаз.
Галдят, требуют, грозятся…
Но напористее всех инвалиды войны. У них свой союз, они организованы и действуют твердо, настойчиво. От их требований не уйдешь.
А требуют они прежде всего — и справедливо требуют — крова. Искалечила их, изувечила империалистическая война. А теперь, как сор ненужный, выбросила на улицу. «Вот тебе и герой! Вот тебе и награда за защиту отечества! Да будь оно проклято, это отечество! В село бы назад… Да кто меня теперь, увечного, кормить станет?..»
Жутко вспоминать эти бледные, с синеватой бледностью лица, с глазами, в которых так и застыл ужас империалистической войны. Нервные, издерганные, обидчивые, жалкие. Все больше крестьяне, со всех концов России. Действительно, положение трагическое. В Совнаркоме провожу повышение пособия увечным. Декрет успокаивает на время. Но цены в городе растут и растут.
Число увечных в городе все прибывает. Нет жилья.
В первых числах января Совет при наркоме решил: надо в первую очередь найти помещение для инвалидов войны. Иначе положение становится опасным.
Жилотдела еще нет, нет иного органа, через который бы можно найти помещение! Надо действовать самим.
Благодать в Лавре
Поехал секретарь совета Алеша Цветков на разведку. Возвращается с докладом: нашли удивительно приспособленное помещение. Все тут есть: отдельные комнатушки, столовые, кухни, полное оборудование и, что особенно важно в этот голодный период, запасы продовольствия.
Где же это такая благодать?
В Александро-Невской лавре, в «священом», православном монастыре.
Тогда еще церковь не была отделена от государства, и имущества церковного не трогали.
Посовещались.
Порасспросили. Оказалось: помещение такое, что до тысячи человек разместить можно. А живет сейчас в монастыре всего каких-нибудь 60 монахов да послушников несколько десятков. Главное — как нельзя лучше для воинов: с кроватями, дров на два года хватит и муки, и масел растительных, и бочек с сельдями… Одним словом, лучше не придумаешь!
— Да как же,—спрашиваем мы,— вас до осмотра-тэ допустили?
— А очень просто,— отвечает нам тов. Цветков,— мы на классовом противоречии сыграли, классовую рознь разожгли.
— Как так?
— В монастыре ведь тоже своя «классовая» борьба идет: ожиревшие монахи — с одной стороны, послушники, которыми монахи понукают,— с другой. Мы прямо к послушникам обратились: «Товарищи послушники, что тут у вас за дела делаются, угнетали вас ваши классовые враги-монахи?» — «Угнетали,— отвечают послушники.— Чисто рабы мы для них. Работай «задарма», а пища-то наша — вода с хлебом, сами же монахи до отвалу всякой снадобью жирной животы своп набивают. Житья от них нет».
Послушники на нашу сторону и встали. Повели нас помещения осматривать, кладовые, про запасы все нал выложили. Друзьями с ними расстались. Один послушник, из молодых, сразу большевиком себя признал.
Обсудили мы доклад разведчиков на совете и порешили: занять монастырь следует, но сделать это «по мирному способу», попросить монахов потесниться, отвести им там флигелек, а остальное — под общежитие увечных воинов.
Послали комиссию для переговоров с настоятелем. Комиссию послушники встретили радостно. А монахи сразу высыпали настороженные, враждебные. Не понравилось им, что наши [товарищи] из госпризрения с послушниками подружиться успели. Комиссия потребовала, чтобы ее к настоятелю архиерею провели. Толстый, бородатый монах ни за что не соглашался до его преосвященства каких-то неизвестных мирян без чинов и звания допустить.
— Такого у нас обычая не водилось, чтобы каждый прохожий к настоятелю с просьбами лез.
— Да у нас не просьба, а дело. Государственное дело.
Монахи упорствовали, упирались. Отказывались. Тут сначала робко, потом громче заговорили послушники: «Чего упираетесь? По божескому делу пришли. Об увечных воинах заботятся, а вы канитель пустую разводите. Не грабить люди явились!..»
Настоятель принял.
Оказался высохший весь старичок, глуховат. На мощи похожий и уж в делах плохо, видно, разбирается. Раньше чем ответить, на грузного, солидного монаха с крестом на выпяченной груди поглядит. А тот ответ подскажет.
Ответа прямого паши не добились. Но как смекнули монахи, чем тут пахнет, насторожились, повели канительные речи: нельзя, мол, священное место монастыря под жилье занимать. И так и этак убеждали наши посланцы — монахи все свое.
Так ни с чем и уехали наши парламентеры.
Как услышал об этом Союз увечных воинов — галдеж, протест. «Не дадите крова, наркомат разнесем, по городу демонстрацию устроим! Большевистская власть, а нас, увечников, па морозе держите!»
Весь вечер с увечными провозились, на совещании никак угомонить не могли. К полуночи замнарком Егоров Иван Григорьевич да секретарь совета А. Цветков решили: выхода нет. Надо занять монастырь. Чего в самом деле с шестьюдесятью жирными монахами церемонию разводить?
Монахи воюют
Приехали ко мне ночью на квартиру. Уже приказ о занятии монастыря Александро-Невской лавры под общежитие увечных воинов был ими заготовлен. «Не займем — увидите, что увечные хлопот нам наделают. Демонстрацией уличной грозят. Злы до черта. Да и чего колебаться. Все пойдет, как по писаному. Послушники за нас». Отстаивал план занятия лавры тов. Цветков. Я подписала приказ о занятии помещения лавры.
На другое утро послали комиссию в лавру. А уже комиссию не пускают. Заперлись монахи, засели в монастыре, как за крепостной стеной.
Что тут делать?
И решили наши горячие головы из госпризрения: давай лавру силой занимать! В те дни такие решения принимались просто. О том, чтобы «согласовать» да «связать», не подумали. Не отдавали себе отчета, что действие вразброд — каждый на свою голову — вредит общему плану, вносит дезорганизацию и в без того несобранный еще государственный организм, подрывает Советскую государственную власть.
Порешили занять силой и позвонили в Наркомат по морским делам, к тов. Дыбенко.
— Слушай, Дыбенко, дай-ка нам отряд крепких ребят, матросов, хотим лавру занимать.
Лавру занимать? Сытых монахов ущемить? Как тут не найтись отряду!
Отправились наши к лавре. Отряд отборных, широкоплечих здоровяков матросов с музыкой впереди.
Но и монахи подготовились. Как увидели отряд матросский — давай бить в набат. Загудели громозвучные колокола Невской лавры.
Всполошился народ. Повысыпали бабы, торговцы мелкие, мастеровые на улицу, сбежались к лавре. Крики, шум… Как? Святыню народную оскорблять вздумали?! Большевики монастырь грабить собрались! Не дадим! Умрем за веру православную! А матросы разъярились, особенно когда монахи среди толпы появились. «Что с ними церемонии разводить! Не пускают в лавру, силой ее заберем!»
Кто начал перестрелку, так и не удалось установить.
Среди убитых оказался монах лавры.
До Смольного докатился слух о происшедшем. Спешно выслал Совет Народных Комиссаров товарища на место оживленной рукопашной между матросами и защитниками лавры с приказом немедленно прекратить «бесчинства» и лавры не занимать. Вызвали тов. Цветкова «держать ответ» в Смольный. Пришлось и мне поехать объясняться с Владимиром Ильичем.
Когда я рассказала, что наши товарищи решили провести и в монастыре революцию, опираясь на послушников против монахов и даже соблазняя их перспективами «совета» послушников, Владимир Ильич сначала засмеялся своим заразительным умным смехом. Но тотчас нахмурился.
— Такие самовольные действия наркоматов недопустимы. Самочинности в таких архиважных вопросах общей политики не должно быть места.
Отчитал меня Владимир Ильич просто и вразумительно. Подумав немного, добавил: «Инцидент с лаврой приблизил вплотную практическое разрешение вопроса об отделении церкви от государства»[1].
И действительно, в ближайшие же дни в Совнаркоме прошел декрет об отделении церкви от государства.
Лавру, однако, так и не удалось превратить в общежитие для увечных. Для них было найдено другое помещение. Но попы и монахи не успокоились. Они сорганизовали торжественное шествие с иконами по Невскому, призывая народ отстаивать святыни церквей от поругания большевиками. И в течение нескольких дней месили грязь улиц Петрограда, увлекая за собой обывателей.
Меня же и тов. Цветкова, как главных зачинщиков первой попытки обратить монастырское помещение па дело социальной помощи, попы и церковь православная предали торжественно церковной анафеме.
При встрече со мной Владимир Ильич добродушно и с усмешкой сказал:
— Хотя вы и анафема теперь, но вы не в плохой компании: будете поминаться вместе со Стенькой Разиным и Львом Толстым».[2]
Увечные и голодные воины, не имеющие даже крыши над головой, не интересовали монахов Лавры, им было на них плевать. И своими запасами еды, по тем временам, просто роскошными, священнослужители РПЦ делиться с теми, кто проливал за них свою кровь, не пожелали. Сам факт того, что на их богатство кто-то посягает, этих паразитов, угнетающих и издевающихся над послушниками — молодыми мальчишками, работающими на этих жирных свиней от зари до зари, возмутил до глубины души. Защищая свое право и далее жить лучше, чем другие, и далее эксплуатировать всех вокруг, они пошли тем же самым путем, что идут и сейчас – стали врать и обманывать, вводя в заблуждение окрестное население, которое тогда не поняло в чем была суть дела. Но довольно скоро народ осознал за кем была настоящая правда и кто действительно заботился о сирых и убогих, а кто – только прикрывался словами о «благе ближнего». И от монахов этой Лавры следа не осталось. Пришлось им, бедненьким, самим идти работать, зарабатывая на хлеб, как и все, своим трудом. Не потому ли до сих пор такая ненависть у РПЦ к большевикам, которые заставили их работать, а не паразитировать за счет других?
То же самое мы видим и в сегодняшней России. В прошлом году, когда случилось печальной памяти крымское наводнение, в котором погибли тысячи ни в чем не повинных людей, и еще тысячи остались без крова, еды и воды, патриарх РПЦ, чей роскошный дворец из 800 комнат находился не так уж далеко, что-то не предложил его пострадавшим под временное размещение.
Как видно, совесть и РПЦ – понятия несовместимые. История самой православной церкви доказывает это раз за разом. А значит и конец этой паразитической структуры очевиден…
Г. Гагина
________________
[1] Декрет СНК РСФСР о свободе совести, о церковных и религиозных обществах, широко известный впоследствии как декрет об отделении церкви от государства, школы от церкви, был принят 20 января (2 февраля) 1918 г.
[2] Из книги А.М. Коллонтай «Из моей жизни и работы», М., «Советская Россия», 1974 г.
